Слова. Рассказ из сборника «Московские сны»

Новый редактор — седой старик с лицом пьяного опоссума — сразу же собрал всех и, глумливо подхихикивая, сказал, что редакция безнадёжно устарела, нужно менять стиль, перестать ныть и начать смотреть в будущее своей страны с оптимизмом. «А сейчас идите и ищите эксклюзивы, потому что на первой полосе у вас опять голая жопа», — заключил главред и пошел обустраиваться на новом рабочем месте.

Все разошлись и стали увольняться.

Вася однако не уволился — он не мог себе это позволить. Он жил на арендованной квартире и не мог уйти в никуда.

И началась новая жизнь. Сняли картонных акул. Редакция стала пустой. И хотя в ней появились новые люди, эта резкая замена одних людей на других создавала ощущение, что прежние люди умерли и прошло уже сотни лет. И сам Вася тоже умер — и живет в новой редакции как призрак.

Больше никто не выбегал и не просил найти зятьев Путина, не просил выяснять ничего о решениях властей, а главный редактор целыми днями возлежал на диванчике в комнате верстальщиков с бокалом аргентинского вина. Этот человек почти ничего не делал, но единственной и очень важной его работой было в конце рабочего дня внимательно прочесть газету на предмет того, что он называл «стремными» моментами — то есть слов и фактов, которые могли обидеть кого-то важного и влиятельного. Такие моменты надо было незамедлительно уничтожать. И хотя вся редакция думала, судя по его стеклянному взгляду, что их редактор уже в лучшем из миров, каким-то образом его тело вдруг оживало и в каждом номере находило новые стремные моменты. Наверное, сильно развитый инстинкт самосохранения, а также сохранения дивана и вина давали ему импульс к воскрешению. Затем его тело снова впадало в клиническую смерть, но при этом продолжало размещать посты на фейсбуке о том, как хорошо развивается редакция под его началом.

В общем, теперь Вася мог спокойно писать о том, как растут или снижаются ставки, но ему было стыдно работать в этой газете. Сам себе он казался предателем, и в то же время ему было все равно. Он мог бы стать пиарщиком, но это была бы ещё более невыносимая работа — расхваливать новую банковскую карту «халва»? Тем более в его финансовую сферу новый редактор почему-то не лез, только однажды попросил не писать о том, что госдолг растет. А Васе то что? Не растет, так не растёт.

К тому же Вася заметил, что уже не только он, но и все его коллеги пребывали в упадническом настроение. Зачем что-то писать, выявлять проблемы, бороться, если все равно тебя уберут в архивную комнату, а на твоё место прийдет полуживой опоссум, который будет лежать на диване и пить вино? Все твои стремления лишь разрушают последнее, что у тебя есть, думал Вася. И, может, прав был опоссум, сидя на диванчике и ничего не делая? Он сидел на этом диване, как Диоген в своей бочке, и ему было этого достаточно. Может, опоссум постиг высший смысл бытия и вышел из круга Сансары?

И Вася стал так же жить и работать. И иногда он чувствовал, что не живет, а заполняет пустое место на полосе.

А потом произошло еще одно событие, которое стало последней ступенью вниз для Васи.

Он сидел в этот момент за столом и писал очередную заметку. Он долго не брал трубку, а потом все же взял ее. Телефонная трубка сказала, что его мама умерла. Услышав это, Вася внезапно почувствовал, что уже ничего не имеет смысла — ни его сиденье здесь, ни его нахождение в этом мире. Впервые он оставил недописанной заметку, хотя она шла на первую полосу и до дедлайна было пять минут, вышел в каморку с мертвыми газетами, заперся — и со всей силы зарыдал. Он трясся, понимая, что уже не понимает больше ничего, не понимает, что такое жизнь и что с ней делать. Не только заметки, не только отрывки, но вся жизнь — что это? Для чего?

Зачем.

* * *

Он стоит посреди зала, спиной к шумящей редакции. Над головой раздаются крики и стреляет стук клавиш. С утра до ночи включают свет — череда шарообразных ламп разной степени яркости. Если смотреть на них из глубины коридора, они образуют двустороннее зазеркалье двух зеркал, поставленных друг против друга. Фальшивые желтые луны, имитирующие свет с самого утра — на этой проклятой мебельной фабрике. «Заберите меня отсюда, я не могу это больше терпеть», — умолял он, сбежав с рабочего места и сидя в подсобке, окруженный тоннами старых газет.

За окном где-то вдалеке раздавался поездной гул.

Жизнь пошла дальше. Вася работал, хоть и был уже живым трупом — не менее мертвым, чем его редактор. И впору ему самому было ложится рядом на диванчике. Но во-первых, редактор, несмотря на пьянство, был упитанным мужчиной и занимал собой весь диванчик, а, во-вторых, надо было писать заметки.

И Вася писал и, Бог его знает, чего он там понаписал, потому что все равно это уже никто не читал. У газеты умерла репутация, и Вася умер вместе с ней. Он был абсолютно пуст. В тот момент, когда ему было особенно тяжело, он попытался снова начать писать. Но написал всего три строчки:

«А кто вы, слова?

Лишь призраки…

Не воскресите того, кого хочу я обнять».

И тут же стер их.