Словацкая новелла

Солдат плачет, прислонившись к стене казармы. Скажи, плакал мой мальчик, когда вы его… Вы его вправду?.. Боже мой!..

— Поддержите ее, она упадет!

— Бедняжка.

Я не упала, только голова у меня закружилась, мне показалось, что мир перевернулся и солдаты маршируют по крутой крыше вниз головой. Я вижу парнишку, вон он стоит на другой стороне улицы, он не в военной форме, это просто его младший брат, они очень похожи, я вижу только голову, военную форму и голову. Младший кивает мне, старший уже не может. Уши у меня больше не заложены, тишина сразу исчезла, я слышу их шаги и шаги конвоя, лай собак. Они шагают по двадцать человек в ряд, конвоиры кричат на них; вооруженные солдаты раздражительны, смелы, злы, собаки лают, безоружные солдаты покорны, в них уже ничто не пылает, только тлеет без огня, без света, и лишь их шаги текут, шуршат, как порода в наших шахтах; и столько парней молчат, не произносят ни слова, только шагают, ничего не слышат, не видят, не хотят взглянуть на нас, ни одному мне еще не удалось посмотреть в глаза. Чего вы стыдитесь, солдаты? Надеюсь, вы не убили моего мальчика? Но если убили, то горе вам! Горе!

— Посмотрите, как она вдруг рассвирепела.

Что я делаю, ведь я плюю, я тоже плюю… Ох…

— Что тебе сделали, старая, изнасиловали твою дочь?

Молчите, люди, я думаю о своем мальчике.

Я бью их, срываю с них форму, они не сопротивляются, знают, что конвой защитит их. Такой же, как мой… Он оттолкнул меня, ударил окованной железом палкой, я упала на тротуар, застонала, громко зарыдала, а он выругался, так ругаться умеют только солдаты, а ведь я мать, парень, я мать, стыдись… Да еще собаку…

Боже, что я натворила?

Меня опять держат, и девочка плачет, моя дочка… Я знаю, не надо было идти, доченька; если он жив, он придет, а если он среди этих, его не пустят.

Мне заложило уши, я больше не слышу шагов, я стыжусь того, что я сделала, не видела, кого бью, с кого срываю одежду, может, я била своего мальчика, все они обросли, дети с бородами и бородками, дети, не имеющие матерей, некому их вымыть, все они грязные, с болезненно горящими глазами — когда один из них посмотрел на меня, я видела боль в его глазах. Кто выдумал для детей такую полную боли игру?

Игра давно кончилась, дети устали, они идут, идут… До каких пор они будут идти? Сколько их вы взяли в плен? Куда вы идете, солдаты? Война кончилась, почему вы маршируете? Ругайтесь, солдаты, если вы живы, ругайтесь, только не молчите! Перестаньте играть в солдатиков!

Они маршируют молча, несут что-то на плечах, хотели бы заговорить, но не могут, ноша придавила их к земле. Дети все еще играют в солдатиков, солдаты — в похороны, а на похоронах не говорят, на похоронах только молятся или поют и плачут. Солдаты, почему вам не приказывают петь? Погребальные носилки невидимы, и труп не виден, но я знаю, что вы его несете, это не военный смотр, а похороны, в этом-то я хорошо разбираюсь, в деревне я ходила на все похороны, а здесь, в городе, еще ни на одних не была.

В церкви зазвонили колокола.

Да, это солдаты хоронят войну.

Где вы ее похороните, солдаты?

Где могила войны?

Кто ее вырыл?

Солдаты.

Боже, сколько их там похоронено, гораздо больше, чем вас, идущих в погребальной процессии! Отцы взяли с собой сыновей. Отцы уже однажды играли в войну и научили этому сыновей. Но отцы не могут оправдываться незнанием того, что в этой игре проигрывают жизни.

Конвоиры хрипло кричат. Конвоиры, не мешайте похоронам, на похоронах тихи не только мертвые, но и живые. Шаркающие шаги, головы солдат не приближаются к носилкам, а опускаются к земле — солдаты знают, что бог сотворил их одновременно с землей. Никто больше не плюет солдатам в лицо. Штатским надоело. Не все победители побеждали. Надо было захватить с собой хлеба, солдаты голодны, ноги у них подкашиваются — проигранная, мертвая война тяжела, горька, она как глыба придавила плечи побежденных, но если им не помогут перевести дух, если они не уложат ее в могилу, не зароют поглубже, не придавят камнем совести… война может воскреснуть, может прийти в ярость, вселиться в солдат под маской унижения, оскорбления, жажды жизни… И погубить всех до одного.

Прошла последняя шеренга. Первая с конца. Все шеренги одинаковы, потому что в них шагают парни в военной форме. Город затих, Главная улица опустела, людям больше неохота плевать, да и не в кого. Здесь только я, и там, пониже, стоит моя дочка.

— И вы ждете, женщина?

Значит, жду не только я.

— И я жду.

Вот именно, ждем.

— Но дождемся ли?

Я буду ждать до смерти.

— Мертвых ждут до смерти.

Но зачем, кого мы ждем? Мертвые не воскресают, потому их ждут до смерти.