Словесное древо

тиха-смирна беседушка, стих духмяный, малиновый. За ним погасли и краски, и

строительство народное.

Народился богатей-жулик, музурик-трактирщик, буржуй треока-янный.

Сблазнили они мужика немецким спинджаком, галошами да фу-ранькой с

лакировкой, заманили в города, закабалили обманом по фабрикам да по заводам;

ведомо же, что в 16-тичасовой упряжке не до красоты, не до думы потайной.

И взревел досюльный баян по-звериному:

Шел я верхом, шел я низом, — У милашки дом с карнизом, Не садись, милой,

напротив -Меня наблевать воротит...

III

Радовались богатеи, что народ душу свою обронил, зверем стал и окромя матюга

все слова из себя повытряхнул.

Ну, думали они, мужик таперяча с потрохами и с печёнкой наш, — скотина

скотиной, вбивай его, как сваи, в землю да вавилоны ставь. А чтобы сердце у подлого

народишка не отмякло, заберем-ка всякое искусство в свои руки, — набьем на него

цену, чтобы оно никому, окромя нас, по кошельку не было.

А чтобы поэты да писатели, строители и музыканты вольностей какой себе не

дозволяли, пристрастим их романовской гостиницей с решеткой.

И стращали.

Великого писателя Достоевского присудили к виселице, но петлю заменили

каторгой. Великого поэта Пушкина мучили ссылкой и довели до пули, убили

Лермонтова, прокляли Толстого, нищетой и голодом вогнали в гроб Кольцова и

Никитина. Многое множество живущих сынов человеческих погибло от неправедного

строя на русской земле!

И по ком надо служить всенародную панихиду, с плачем и с рыданием, так это по

распятому народному искусству. Проклятие, проклятие вечное тем, кто перебил голени

народному слову, кто жёлчью и оцетом напоил русскую душу!

Но, пережив положение в гроб родного искусства, мы видим и ангельские силы на

гробе его. Мы, чудом уцелевшие от жандармского сапога, ваши родные поэты и

художники, были свидетелями того, как в 25-й день октября 1917 года потряслась

земля, как сломились печати и замертво пали стражи гроба. Огненная рука революции

отвалила пещерный камень и... Он воскрес - наш сладчайший жених, — чудотворное

народное сердце.

Воскрес и сокрылся, явясь на краткое мгновение только верным и избранным.

И никто не слышал звука его шагов.

И вновь душа наша сжигается скорбью смертной...

Где ты, возлюбленный наш? —

Песня крылатая, всенародная?

103

Быть может, шумишь ты белой березынькой под вольным олонецким ветром али в

бабкином веретене поешь ты, ниткой полуночной, дремотной тянешься, иль от

стрекота пулеметов, обеспощадив-ших землю родимую, закатилось ты за горы

высокие, за синие реки, за корбы медвежьи, непроходимые...

Кто знает? Только сердце пусто.

И мука наша лютая.

Чует рабоче-крестьянская власть, что красота спасет мир.

Прилагает она заботу к заботе, труд к труду, чтобы залучить воскресшего жениха к

себе на красный пир.

Царские палаты отводятся для гостя-искусства, лучшие хоромы в городах и селах.

И стекается туда работающий бедный народ, чтобы хоть одним глазком взглянуть на

свою из гроба восставшую душу. Чтобы не озвереть в кровавой борьбе, не отчаяться в

крестных испытаниях, в черном горе и обиде своей.

И в настоящий вечерний час, когда там на фронте умножаются ряды мучеников за

торжество народной души, здесь ваши братья постараются, насколько хватит их

уменья, показать вам малую крупицу воскресшей красоты. Она услышится вами в

некоторых словах, которые скажутся с этих подмостков. Перед вами пройдет действо

— жизнь рабочих людей — борцов за Красоту, за Землю и Волю.

В этом действе нет ничего смешного, оно со смыслом, и тот, кто будет гоготать,

выдаст головой себя как пустого человека.

В действе под одним человеком надо разуметь многих. Вы увидите рабочего

Сергея, смертельно больного, который умирает в борьбе, — это весь рабочий народ,

который приносит себя на заколение за правду в жизни; старуху, пьющую богомолку,

— это наша церковность, подвидная да блудная. Парикмахера - это соблазненная бур-

жуазией часть народа, который за модную жилетку променял свое первородство.

Услышите музыку за океанами - это голос всемирной совести, не умолкающей над

залитой праведной кровью землей.

Понимая так, вы уйдете отсюда обновленными, со сладкой слезинкой на глазах,

которая дороже всех сокровищ мира.

Дерзайте, друзья мои!

Сгорим, а не сдадимся!

<1919>

СЛОВО О ЦЕННОСТЯХ НАРОДНОГО ИСКУССТВА

Думают, подозревают ли олончане о той великой, носящей в себе элементы

вечности, культуре, среди которой живут?

Знают ли, что наш своеобразный бытовой орнамент: все эти коньки на крышах,

голуби на крыльцах домов, петухи на ставнях окон — символы, простые, но

изначально глубокие, понимания олонецким мужиком мироздания?

Чует ли учительство, по самому положению своему являющееся разъяснителем

ценностей, чувствует ли оно во всей окружающей, подчас ничего не говорящей

непосвященному, обстановке великие непреходящие ценности искусства?

Искусство, подлинное искусство, во всем: и в своеобразном узоре наших изб («На

кровле конёк есть знак молчаливый, что путь так далек»), и в архитектуре древних

часовен, чей луковичный стиль говорит о горении человеческих душ, подымающихся в

вечном искании правды к небу.