Словно ничего не случилось [litres]

Как-то раз ее мама предложила ей принять участие в отборочном этапе поэтического конкурса шотландской писательской федерации, финалисты которого должны были отправиться в Шотландию, чтобы побороться за приз в десять тысяч фунтов. У конкурса не было ни возрастных, ни тематических ограничений – действительно демократичный взгляд на творчество. Поэзия давала шанс каждому: новичку, любителю и профессионалу. К тому времени я прослушала несколько десятков стихотворений Фрейи и была уверена, что ее талант позволит ей если не победить, то точно занять призовое место.

Фрейя не сразу согласилась на предложение матери, разрываясь между природной застенчивостью и желанием поделиться творчеством. Не думаю, что ее привлек приз, когда она все же решилась принять участие, Фрейю наверняка больше интересовало то, как воспримет широкая публика ее творчество, никогда не выходившее за пределы школьных вечеров с одноклассниками в качестве зрителей.

Поначалу Фрейя не разделяла энтузиазм матери, но с приближением заветной даты ее уверенность постепенно крепла. Наконец мы составили заявку и отправили организаторам. В тот вечерний час после школы, когда закат стелется по нижней кромке неба, я приходила домой к Фрейе и мы с ее матерью выбирали стихотворение, с которым она выступит. Я не слишком разбиралась в поэзии, моим ориентиром служила наблюдательность: разглядывая лицо Фрейи в сгущающихся сумерках, я видела, как чтение одних произведений вызывает у нее раздражение, другие же навевали на нее печаль. Несколько дней спустя мы выбрали стихотворение, в котором Фрейя размышляла о роли природы в творчестве человека. Нам казалось, что подобное произведение будет оценено по достоинству, по крайней мере, на мой неискушенный взгляд, оно соответствовало стихотворным канонам, и я была почти уверена, что с ним Фрейя способна пройти отборочный тур.

К шести часам темным ноябрьским вечером мы прибыли на виллу «Марина», в малый зал, где проходил отборочный этап конкурса. Зал был почти полон – люди воспользовались возможностью выбраться из дома и скрасить осенние будни, все с нетерпением ожидали представления. За полчаса до начала мы с Фрейей разделились: она пошла за кулисы, а я села недалеко от сцены, в паре кресел от ее матери.

Фрейя шла под номером двенадцать. Я чуть не подпрыгивала от нетерпения, ожидая, когда она покажется в бархатном платье с белым воротничком и в ободке, придерживающем тяжелые волосы. И вот наконец она вышла, щурясь от яркого света, – сосредоточенная и взволнованная, и подошла к микрофону.

С первых строк я поняла: что-то не так. Я не узнавала слова, которые произносила моя подруга, и в первое мгновение решила, что произошла какая-то путаница, и Фрейе по ошибке достался листок с чужим произведением. Но она продолжала декламировать, не отрывая глаз от белого листа, дрожащего в тонких пальцах, и голос ее, поначалу несмелый, набирал силу, становясь громче и настойчивее. В ту минуту с холодеющим сердцем я осознала, что это не было ошибкой, это действительно было стихотворение Фрейи, которое она в последний момент поменяла втайне от нас.

Но что это было за стихотворение! До того момента я не слышала ничего более вульгарного, чем слова, в идеальной ритмике слетавшие с губ моей подруги. Это не был тот возвышенный стих о природе, который так понравился всем троим и на который мы возлагали такие надежды, в то же время в нем было отображено все самое животное, что только может жить в человеке. Пропитанные вожделением рифмы летели со сцены прямо на головы оцепеневших зрителей, пытающихся соотнести нежную фигурку Фрейи со словами, которые она произносила, но сама она, казалось, не замечала производимого эффекта. Краска стыда залила мое лицо, ничем подобным Фрейя никогда со мной не делилась. Я боялась повернуть голову вправо и посмотреть туда, где сидела Мюриэл, мне казалось, что если я встречусь с ней взглядом, то она вскочит с места и бросится на меня за то, что я не смогла уберечь Фрейю от позора, позволила ей выйти на сцену.

Тем временем слова, как нескончаемая пытка, продолжали литься со сцены, расползаться по залу и, казалось, от них не было спасения – не осталось ничего, что они бы не испачкали. Против воли они проникали внутрь каждого, погружая в сознание того, кто их создал. Мне вдруг стало ясно, отчего Фрейя так сильно переживала перед выступлением: очевидно, она задумала провернуть это втайне от нас и вела двойную игру, но чего она хотела добиться? «Неужели истинная поэзия – это лишь скрытая от других изнанка души? – думала я. – Неужели это и есть то, ради чего стоит страдать?»