Словно распустившийся цветок

 Я отнесла пакет наверх, в свою комнату, и обнаружила в нем атласное платье цвета ржавой розы и прочие украшения от портнихи. Я взяла в руки полоску кружев… которая упала на пол. Сначала мне показалось, что это капор, но он был слишком короток для этого, заканчиваясь, к тому же, острыми концами с обеих сторон. Если эта полоска чересчур мала для капора и слишком велика для носового платка, чем же она может быть? Да и острые концы наводили на мысль, что они должны завязываться вокруг чего-либо. Быть может, ее можно повязать на голову вместо вуали? Я предприняла несколько попыток закрепить ее, но они оказались безуспешными.

 Держа полоску ткани на вытянутых руках перед собой, я попыталась представить себе, куда еще ее можно пристроить. Повязать вокруг талии?

 Я испробовала новый способ, но при этом возникло явное ощущение неудобства, да и я не заметила, чтобы другие женщины носили на поясе кружева.

 Единственным местом оставалась шея, и я повязала ткань там. Но концы оказались слишком коротки, чтобы завязать их бантиком, поэтому я оставила простой узел и взглянула на себя в зеркало, дабы оценить получившийся эффект. Его нельзя было назвать стильным, но мой вкус в одежде уже очевидно отличался крайней эксцентричностью.

 Развязав кружева, я оставила их лежать на туалетном столике, платье разложила на кровати, а сама сошла вниз. На кухне я заполучила чашку чая и два больших ломтя хлеба, причем мне даже не пришлось просить об этом!

* * *

 К тому времени, как под вечер прибыл адмирал, я уже была готова и ждала его. Чтобы избежать бессмысленных разговоров с мистером Тримблом, которые все чаще вызывали у меня лишь раздражение, я спустилась вниз только после того, как услыхала шум подкатившего дядиного экипажа. Но я все-таки сочла необходимым заглянуть в малую гостиную, дабы попрощаться с отцом и попросить его не засиживаться за работой, а лечь спать пораньше.

 Мистер Тримбл окинул меня долгим выразительным взглядом. Потом еще одним.

 — Какая неожиданность… Что это у вас на шее?

 — Понятия не имею. Но оно предназначено для завязывания. У него есть два острых кончика.

 — Кончика? Не могли бы вы… Я могу взглянуть на них?

 Не дожидаясь ответа, он шагнул ко мне и без стеснения сначала развязал узел. А потом и снял полоску кружев с моей шеи. Когда он поднял ее на вытянутых руках, я заметила, как уголки губ у него дрогнули в улыбке:

 — Это – пелерина, мисс Уитерсби, но вы были недалеки от истины. Ее следует носить на плечах. – Он подался вперед, задев кончик моего носа своим шейным платком, и набросил ткань мне на плечи, оставив концы свисать спереди у меня на груди.

 Я взяла один и помахала у него перед носом:

 — А что делать с ним?

 — Боюсь, что у них нет никакого особого предназначения.

 — Никакого?

 — В отличие от природы, вы скоро обнаружите, что у моды вообще отсутствует цель и смысл, как таковые.

 — Но… для чего в таком случае они сделаны?

 Он взял второй кончик и пощекотал им мой нос:

 — Быть может, чтобы макать его в суп. Или трепетать на ветру и улетать с ваших плеч.

 Я потянулась, чтобы забрать у него заостренный клочок материи, и мои пальцы переплелись с его:

 — Я заказывала мантилью, а не какую-то бесполезную полоску кружев.

 Он выпустил свой кончик, и тот вновь лег мне на грудь. Его ласково-насмешливые манеры вдруг улетучились, и он резко поклонился мне и отступил на шаг:

 — Готово. Теперь вы – само совершенство. Посему постарайтесь как можно дольше не раскрывать рта и, быть может, тогда вам удастся не разочаровать своих собеседников.

 Голос его прозвучал настолько разумно и по-деловому, что я вышла наружу, села в экипаж рядом с адмиралом и только тогда сообразила, что мне только что нанесли оскорбление. 

ГЛАВА 14

 После ужина я вернулась домой с головной болью, и с ней же проснулась. Чашка обжигающего горячего чая не избавила меня от нее, зато вкус у него оказался божественным. Подкрепившись булочкой и яйцом всмятку, я забрела в малую гостиную. Мистер Тримбл склонился над столом, сжимая в руке мое перо. Он был настолько поглощен своей работой, что даже не подавал виду, будто заметил меня, и я смогла без помех понаблюдать за ним. Кажется, он рисовал брассию[52], хотя, если это было действительно так, то рисовал он ее по памяти, ничуть не заботясь о соответствии общепринятым критериям.

 — Что это вы делаете?

 Он растерянно заморгал, отрываясь от лежащего перед ним листа бумаги, и встал:

 — Прошу прощения. Я пытаюсь нарисовать брассию для книги вашего батюшки.

 — У вас ничего не выйдет. – До сих пор книги отца иллюстрировала я.

 — Я склонен согласиться с вами. Минуло уже довольно много времени с той поры, как я видел цветок вживую, и мне было бы легче, если бы я мог срисовать его с натуры. Но, хотя я искал везде, образца так нигде и не нашел.

 — У нас его нет.

 — Тогда как же вы собирались рисовать его сами? – Он пристально уставился на меня. – И где вы могли видеть брассию?

 — Я ее не видела.

 — Никогда?