Слово и событие. Писатель и литература

Части сборника делались в разное время. Для составителя было неожиданностью увидеть, что почти все они говорят о слове, языке и речи в одном плане с событием. Поэтому они составили одно целое, хотя каждая готовилась как законченная вещь. Каждая делалась для себя, даже если была заказана, как реферат Джорджа Стайнера, заметки о розановском переводе аристотелевской «Метафизики» и отчет о философской серии издательства «Мысль». Что делаешь по совести для себя, может пригодиться любому. Ничего другого как освоиться в доме бытия (язык-речь дом бытия, Хайдеггер) пишущий не хотел. Впечатление, что он входит разбрасываясь в занятые специалистами области языкознания, теории перевода, психологии детства, бахтиноведения, может сложиться только если не видеть, что далекая цель велит искать повсюду, не исключая заранее ни один из путей. Эта цель возвращение на родину, где всё разбросанное снова соберется в одно.

Нет слова важного и служебного, первичного и вторичного, божественного и обыденного. Корни слова всегда в единственном событии мира. Кодификаторы, организаторы языка никогда на самом деле не помешают ему звучать всё равно во всем своем размахе, к их досаде. Ограничивают они только сами себя, уходя со света, от слова-события в никуда. Там, в нигде, массивами носятся тени слов, заполняя несчетные страницы и экраны, перекрестно отсылая к тому настоящему, что их отбросило. Они мало что значат кроме намека на что то неопределенное. Напрасно пытаться восстановить настоящее оперируя этими тенями. В лучшем случае они только косвенно покажут, в какой стороне надо искать.

Младенцы и малые дети не слышат слово отдельно от вещи. Почти никто вокруг них не одобряет и не поддерживает этой их серьезности. Утратив ее, подростки приучаются на свою беду вместе со взрослыми отличать слова от дел. Сразу же тогда начинаются поиски утраченной действительности. Но вещи, которым не дали слова, превращаются в тени. Ненавязчиво поэзия увлекает души, обещая восстановить потерянное единство. В ней возвращается пластика детского взгляда, видящего мир живым. Но поэзию раздвоенные умы читают уже чтобы отдохнуть от повседневности. Поэзия кажется даже искреннему поклоннику красивым приложением к действительности или сладким обманом. Ею пользуются для бегства от жизни, а она в отрыве от сырой почвы вянет. Философия напоминает о единстве бытия, открывает мир и диктует назначение человека. Но ее называют теорией, от которой неизбежно придется потом сойти к практике. Божественная проповедь пытается поставить человека перед лицом создателя, но служение ему запирается в стенах храма и робко выходит на улицы. Там искусства и музыка зовут к забытой целости человека, но редко кто добирается до смысла зова, довольный тем, что ощущает его красоту. Наконец, государство жестко приравнивает букву закона к факту, но кроме немногих бескорыстных фанатиков порядка в армии, бюрократии, полиции и суде большинство ускользает от жестких императивов, к которым обязывает историческое существование. Война, кризис, рукотворный апокалипсис приходят тогда положить конец безнаказанной измене слову.

От первого начала речи все слышат и понимают ее по-своему. Изменение, перенос, метафора – образ жизни смысла. И кажется, что он градациями спускается с высоты от «первичного автора» вниз, постепенно отдаляясь от исходной вести. Эта схема оправдывает прослеживание заимствований, подражаний, теорию перевода. По-настоящему однако уровни речи, от полноты смысла до полной бессмыслицы, определяются не дистанцией от источника, а всегда только мерой моего участия в слове. Младенческое понимание вкривь и вкось почти всякой взрослой речи никому не кажется ненормальным, потому что обеспечено таким вниманием к происходящему тут событию, какое взрослым доступно может быть уже только во сне. На любой ступени опускания народной речи до просвещенных толков, принятия литературного источника массами или его перевода в иначе говорящую среду слово оставляет за собой способность восстановить размах события.

2000

Приложение

Заимствование

Мне хотелось бы сказать несколько слов о заимствовании, тем более что желание это обновляется каждый раз по прочтении иностранного отдела номера «За рубежом», «Известий», да и любой почти другой газеты, которые все пестрят вик-ендами, тич-инами, эскалациями, минискёртами, раггарами, битниками, лоббистами, юни-призами, дансингами, поп артами, тинейджерами, бэби-бумами, продюсерами, бестселлерами, оффертами. За границей сидят наши корреспонденты и, окруженные всеми этими вещами, неустанно транскрибируют русскими буквами иноязычные слова, вкладывая в них иноязычный же смысл. Поток иностранных слов приобретает механический, телетайпный характер простого перерисовывания, – остальное, предполагается, доделает читатель: прочтет, поймет, запомнит, ассимилирует. Сами же корреспонденты, если им удалось без ошибок отобразить по-русски иноязычное произношение, считают свою миссию законченной.