Слово и событие. Писатель и литература

Хорошо, могут сказать, пусть смысл переиначен, – звучание всё же перенято, следовательно, в нашем языке не нашлось достаточно своего материала, чтобы передать новую идею? Подумаем о звуке, о так называемой материальной стороне слова. Если, как мы только что видели, язык иногда совершенно свободно перетасовывает смысловые картинки, скрывающиеся в слове, то со звуковой стороны господствует почти полная детерминированность. Совершенно новые звуковые формы возникают чрезвычайно редко, совершенно новые звуки – еще реже, да почти никогда. Мы не говорим здесь о неологизмах (рассинелась, молоткастый, зерцог, застенчий), потому что неологизмы пользуются обычными морфемами и обычными правилами комбинации, новое в них лишь необычное сочетание тех с этими: «рассинелась» как «раскраснелась», «молот(ок)» – «молоткастый» как «клык» – «клыкастый», «зерцог» из «созерцание» как «чертог», «застенчий» как «лов – ловчий». Но кроме как за счет неологизмов и еще заимствований языку неоткуда пополнять запас слов. Принципиально новые звуковые формы – «дыр бул щел», «бобэоби» – возникают крайне редко и обычно не прививаются. Но даже и в отношении их более внимательный анализ может показать, что тут использованы обычные морфемы, только связанные необычными правилами словообразования. Так, необычно скомбинированы с мужским родом морфемы, известные в обычных словах женского пола «дыра» и «щель» (так можно дойти даже до чего-то вроде «смысла» стиха). Конечно, это не единственное возможное толкование; здесь может скрываться и ассоциация с «будущим», кто знает. Вернемся к тому, что ясно: крайне трудно получить чисто новую комбинацию звуков, не напоминающую ни о чем ранее слышанном. Это так редкостно, возможно, еще потому, что сама сущность языкового общения этому противостоит: разговор был бы невозможен, если бы мозг человека не работал по программе отыскания знакомого в незнакомом.