Совершенно подобную функцию картинки, зарисовки, на этот раз бытовой, можно видеть и в слове «азарт»: азарт – это картинка того, что происходит при игре в игры, где всё зависит от случая, а не от соображения. Только идея случайности, рисковости, опасности содержится в португальском, испанском azar (от арабского az zahr), французском hazard, и никакого намека на воодушевление, горячку. Наоборот, русское азартный вовсе не значит «опасный, рисковый», как hazardous в английском, и «по азарту» не значит «случайно», как французское par hazard[136]
. Опять видим переход смысла, в результате которого старый вытесняется и уступает место новому в той же звуковой рамке. Только неизвестно, кто сделал этот переход: русские, немцы или поляки? Заимствование из французского мало вероятно из-за «т» на конце, которое во французском не произносится, так что <легче> предположить переход из немецкого Hazard или из польского hazard: в этих языках орфография обязывала сохранить французское написание с «d» на конце с вероятностью последующего буквализма при чтении; орфография русского этого не требовала.Чем элементарнее приведенные примеры, тем легче видеть основные закономерности заимствования:
– Звучание не меняется: это заповедное, которое язык не трогает (если не считать обычных и константных для каждого данного языка и диалекта фонетических переходов, которые всегда
– Смысл (концепт), наоборот, как то, что подчиняется духу заимствующего языка, поддерживается и питается жизнью этого языка, переходя из поколения в поколение, – смысл при переходе звукового комплекса из одного языка в другой меняется, и направление этого изменения невозможно предсказать. Непредсказуемость – один из признаков творчества, наряду с образностью, типичностью, освобождающей силой; все эти черты имеются в истинном заимствовании, которое является поэтому творчеством в прямом смысле.
– И на смысл, и на звучание заимствуемого слова могут оказывать влияние сходные слова родного языка. И чем ненаучнее, народнее слой, в котором совершается переход, тем сильнее это влияние, вплоть до того, что в наиболее ярко выраженном случае вообще отказываются видеть в иностранном, заимствуемом слове что-либо оригинальное и отождествляют его со своим (павильон; прекрасные примеры можно найти у Лескова). И чем научнее, цивилизованнее этот слой, тем меньше изменяется звуковой состав и смысл вводимого слова.
В заимствовании в малом масштабе проявляется то языковое творчество, о котором Гумбольдт говорил следующим образом:
«Использование наличных звуковых форм для внутренних целей языка мыслимо в средние периоды создания языка. Благодаря внутреннему просветлению и благоприятным внешним условиям народ может дать полученному им языку настолько новую форму, что язык превратится в совершенно другой и новый»[137]
. И дальше: «Не изменяя звукового состава языка, а тем более его структуры и законов, время с его развитием идей, расширением мыслительных способностей и углублением способности ощущения вкладывает в язык то, чего он до того не имел. Со временем в тот же футляр вкладывается другой смысл, под тем же чеканом дается нечто отличное, в те же синтаксические законы вкладывается иначе оттененный ход мысли»[138].Но поток юниоров, спринтеров, стайеров, компаундов, микстеров, секс-аппилов, мотелей, хайвеев, паркингов, кондиционеров, рефрижераторов, тонвалов, штаммов, цзяофаней, дацзыбао, который, кажется, прочно оседает в журнальном языке, заставляет гадать: когда же до всего этого дойдет усвояющая деятельность языка, спадет ли когда-либо с них плотная атмосфера странности, – иностранности?
«Что такое язык…?»
Ответы на вопросы семинара[139]
:1. Что такое язык – средство общения или нечто более глубоко связывающее человека с родной этнической культурой?
2. Как вы представляете себе теоретическую возможность одноязычия всего человечества?
3. Какую роль играет язык в творческом процессе? Считаете ли вы, что литература – высшее выражение языковой деятельности? Какие проблемы связаны с практикой перевода?
4. Как, по вашему мнению, следует регулировать многоязычное обучение?