Слово и событие. Писатель и литература

Но, кажется, вопросы, которые были поставлены перед нами в приглашении на этот семинар, были совсем другие. Вместо того чтобы отвечать на них, мы растеклись в новых вопросах, потянулись к новым неясностям. Хотя, может быть, попутно получились и самые первые приблизительные ответы на четыре вопроса семинара. Что такое язык – средство общения или что-то более глубокое? Он не только средство, а в гораздо более важной мере среда, единая, но со своей близью и далью, пределов которой увидеть не удается. Помеха ли многообразие языков для всечеловеческой культуры? Если значение действительно – не всё в слове, если слово в своем существе не знак, то человеческое слово уже и сейчас едино. Какое отношение между языком, литературой и переводом? Литература – восстановление языка, перевод – восстановление литературы. Как надо строить многоязычие и многоязычное обучение? Если слово действительно начинается со своей словесности, с многозначительной собранности, то надо, чтобы слово чужого языка входило в наше сознание сначала не только своим значением, но и, главное, своим живым существом. Слово оживает в литературе и искусстве.

Пицунда 27.05.1985

Время читать Розанова [142]

Ненавязчивая глубина под поверхностной рассудочной схемой – вот то, что только сегодня по-настоящему раскрывается нам в раннем Розанове. Можно не затрудняясь планом читать его с любого конца. Мы жалеем будущего рецензента, который начнет перетасовывать установки, взгляды, идеи большой розановской книги: почти все они подобраны из расхожей в то время учебной литературы, а задумчивый Розанов, экономя таким образом свои силы, тайно показывает на этом материале свой размах.

Розанова с самого начала манит ожидание близкого счастья, решающего постижения. Оно в освободительном знании безусловной непостижимости мира. «Мир во всем своем объеме был бы разгадан и понят» – если бы причина и следствие были прояснены. Но они не прояснены и никогда не будут прояснены. Из ясности этой темноты вырастает последнее понимание, «полное неизъяснимого интереса» (329)[143].

Мощь отпущенного на волю ума возвращается у Розанова, в его письме, к тысячелетней опоре парменидовского того же, основе мысли и бытия. Эта опора открывается до логики в запредельном видении, что всё в мире, близкое и далекое, присутствующее и отсутствующее, схвачено мгновением в своем тожестве, равенстве себе. Постоянная розановская математика того же, другого, избытка последующего в предыдущем покажется плоской арифметикой, если не хуже, без того раннего видения мира, когда в его счастливой полноте ясно, что «всё и повсюду должно оставаться вечно тем же и там же, чем и где пребывало вечно» (332). Чувства кричат о другом, о вечной изменчивости вещей. Из двух зрений, абсолютно несовместимых и одинаково надежных, одно угадывает во всём постоянство, другое прослеживает везде сплошной поток. «Вот затруднение… оно непреоборимо… в нем сосредоточиваются, как в центральном узле, все величайшие тайны природы и все величайшие интересы стремящегося к пониманию разума» (там же). Розанов не будет приводить противоположности к единству; он знает, что обрыв входит в экономию бытия.

Так же и противоположность между причинным и целевым объяснениями. Цель не вытесняет причину, а просто встает рядом с ней повелителем из другого мира. «В целесообразности нам представляется замечательное явление господства небытия над бытием, того, чего еще нет, над тем, что есть или совершается» (340). Метод книги соответственно не конструирование – из небытия не строят, – а обращение внимания. Философско научная номенклатура спокойно берется при этом без особой критики, с уверенностью сильного ума, что рано или поздно все понятия будут просвечены простым началом. Цель Розанова не система, а само действие (энергия) терпеливого вглядывания. Тема книги, понимание – одновременно ее предмет и прием. Не надо поэтому искать, на какие термины в ней опереться; всё сводится к неостановимому движению мысли. Когда это есть, не очень важно, с каких ходов начинать. Всё подлежит прояснению, развертыванию, приведению к последней тайне, как и начиналось всё с раннего удивления или страха.