Слово и событие. Писатель и литература

Успех полный, а в душе полный сумбур, ощущение чего-то пьяного, кошмар какой-то и тяжелое разочарование!.. Что же это значит, наконец? «Что же ты любишь, дитя маловерное, где же твой идол стоит?» Или проще: какого тебе еще рожна нужно? А между тем я не рисуюсь, – мне в самом деле было грустно до тяжести, когда уходил я домой, увенчанный моим успехом. Причина этому та, что от меня не укрылась изнанка многого… не укрылись ложь и фразы этого вечера… не укрылась та, если можно так выразиться, его оргийная сторона, которая мне так противна.

С такими мыслями лучше и не жить; что это за жизнь, пересоленная смертью? Разъедающая критичность не оставила его и в момент довольства собой. Из глубин сознания вдруг выплыло уничтожающее слово. Пятнадцати лет он пишет в дневнике:

Что это на меня сегодня писарство напало! Такие буквы выписываю, что уму непостижимо. А какая гордость мне будет (вот так фраза, чисто немецкая), какая слава, хотел я сказать, в нашем кружке, если узнают, что я печатаю в журналах…! Но, впрочем, нечего обольщать самого себя: вернее всего, что мои… (хотел написать «жиденькие» произведения, но мне и нерасчет, да и несправедливо клеветать на самого себя)… неопытные произведения так и останутся ненапечатанными.

Как раз эта самоубийственная искренность сообщает стихам Надсона свежесть. Напыщенность чувства, нелепая восторженность слышатся только тем в них, кому в жизни пришлось разочароваться – Надсон же при всей своей критичности до разочарованности не успел дойти. Его представления об общественной справедливости по юношеской наивности взяты из гимназических учебников истории, следовательно, сняты с надежных древнегреческих и римских образцов. Люди, твердо стоящие на ногах и знающие в себе запас жизни на десятилетия вперед, успевают неоднократно сменить вехи, – Надсон на такое никогда не мог решиться. Чувство самосохранения велело ему поторопиться высказаться теми фразами, которые оказались рядом, под рукой; так случилось, что он родился в эпоху, когда у всех развязались языки на безудержное фразерство.

В умении вжиться в чувство, ситуацию он был сильнее многих. Известна его любовь к спектаклям, балам; он с восторгом описывает карнавал в Ницце. В нем жил актер или устроитель народных праздников. Собственно лирика его, когда она не перепев высоких образцов, обрывочна и завершается если не многоточием, то «завертывающим», «склеивающим» вопросом. Его многоточия надо понимать как знак неудовлетворенности формой, признание невозможности ограничиться ею в выражении своих чувств.

Лучшие и завершенные стихи его – это баллады на исторические темы, где оживление, приближение к современности событий давних времен достигает удивительной силы. Здесь, в способности вжиться он у себя дома, не в образотворчестве. Способность была врожденная. Надсон вспоминает о детстве: