Слово и событие. Писатель и литература

(56) <Из юношеского дневника, то же мистическое переживание света. … Видение… Бытие вещей, что вещи есть.> [Время от времени мне удается проснуться, прийти в сознание, дать себе отчет в том, что я существую среди вещей, существую среди людей, и если я вгляжусь очень внимательно, – это небо, или эта стена, или эта земля, или эта рука, которая пишет или которая не пишет: мне удается испытать впечатление, как будто я вижу всё это впервые. И вот, как будто впервые я спрашиваю себя, я спрашиваю: «что это такое?» я огладываюсь и задаю вопрос: «что это такое, все эти вещя? где я? кто я? что такое вопрошание?» Порою, в этот момент внезапный свет, сильный, ослепительный свет заливает всё, устраняет тени значений, тени наших забот, все тени, иными словами, все стены, в которых мы вынуждены воображать себя, изобретать пределы, разделы, смысловые различия.] Я тогда не могу даже поставить себе вопрос вроде: «что такое общество?», да и любой подобный, потому что не могу выйти за пределы первого, основного вопроса и жаркого ослепительного света, вызванного им, [света, столь сильного, что он и хранит всё, и сжигает всё, он словно расформировывает все вещи. Одна только нелепая, беспредметная любовь способна выстоять в этом ослепительном свете вопрошания, и эта нелепая любовь преображена, усилена, она доходит до безрассудной эйфории, кажется, ты обнимаешь весь мир.

(57)…Почему что-то есть? Было бы «натуральнее», если тут можно воспользваться этим словом, чтобы ничего не было. Допустим, этого нет. Допустим, ничего бы не было. Конечно, это немыслимо – что ничего не существует, чтобы ничего не было. Я пытаюсь представить непредставимое: у меня сразу возникает образ чего-то очень твердого, компактного, бессмысленно полного. Не быть невозможно, абсурдно, чтобы не было бытия; быть – равно абсурдно, хотя «возможно». Почему имеется то, что имеется, почему появляется то, что есть, (58–59) почему так, таким образом, почему нет другого, почему это не существует иным образом? Всё есть тут, есть всё время, это изнурительно.]

<Видение: бытие вещей, что вещи есть> [Мне казалось, всё опустело. Я не ощущал это как пустоту, разъедающую мое бытие… На этот раз было освобождение, окружающие меня вещи потеряли свой вес, я отделился от вещей, утративших свои произвольные, конвенциональные значения, это чудовищное количество всякого рода значений, противоречий, в которые я был впутан, в чьих бесчисленных развилках и лабиринтах я потерялся. Всё это было теперь пронизано ярким светом, и осознав с безграничной радостью, что всё есть, я больше не мог думать ни о чем, кроме этого, что всё есть, что все вещи существуют, и осознав, что они были, что все вещи были, но иначе, совершенно иначе – в свете благодати, в нежном, хрупком свете.

Мне показалось, что хрупкость – одно из качеств Явности, Открытости. Хрупкость эта, однако, не беспокоила. Совсем наоборот. Огромная светлая энергия, казалось, всё время присутствует в точке расформирования, разрешения вещей; и этот свет, эта сила словно таились под масками вещей, и вот вспыхнули, взорвались. Единственный свет: вещи были особыми событиями этого света, событиями-предметами, которые были частями света. На самом деле он был только в точке взрыва, в точке всеразрешения, пожар не распространялся.] Вещи стали светящимися, прозрачными, однако их очертания всё же не дошли до полного стирания, исчезания. Я словно достиг какой-то границы, предела истории, но оставался еще здесь на границе существования, совсем близко от места, где вещи утрачивают свои названия, свои определения, где время останавливается… Я имел этот опыт, я узнал, что такое быть за пределом Истории. Это достижимо. Это состояние изначального удивления, изумления присуще человеческой природе и способно озарить кого угодно независимо от его социальных обстоятельств, его исторической эпохи, независимо от экономических предпосылок. Ни один из подобных факторов тут не действует, ни один не способствует появлению (60) этого переживания или его исчезновению.

Лучше бунтовать. Провидение, возможно, любит задир: оно старается их задобрить. […] Иначе – забвение, спячка ума.

(67) <Братство людей: тем, что все они сейчас есть на земле, и их не будет. Как же не зажечься интересом друг к другу?> Всё в мире всегда хочет спастись само за счет другого.

(68) <Сам революционер в душе. Отсюда – в споре с самим собой – подчеркнутое отвержение революции:> Вторая королева обещает: всё сохранится и восстановится. Когда мы не будем ни ходить, ни видеть, ни слышать? Как бы не так!

(69) Ничего не умею делать, кроме литературы.

(73) Фрейдизм – тот же буддизм: освободись от желания. Это еще не Зен: [ибо хотеть освободиться это всё еще хотение. Нужно было бы хотеть освободиться от желаний так, чтобы уже не хотеть и освободиться.] Вот тогда уже будет точно буддизм.