(76) <Делает серьезным смерть.
(79) <Набор чувств: панический страх, особенно в сумерках:> люблю одиночество, не могу его вынести. Ночь: [черный океан, в котором я черен самому себе]. Стакана достаточно, чтобы (80) страх прошел. Скука – дома, с женой: симптом sécurité.
<Смерть как жизнь> Отдадимся инстинкту смерти, [развяжем]… Но нет! [Я еще хочу жить!] (81) Но как страшны старики, желающие жить, жующие здоровую пищу, чтобы выздороветь… Наверное, самим врачам это противно. (82) Да, я цепляюсь за жизнь, но хочу уметь развязывать эти узлы, хочу уметь умирать. Противоположные желания раздирают. […] Умереть значит отказаться от себя, а я не отказываюсь. Я живу словно умерший.
(83) И всё-таки: психоанализ очищает, [изгоняет злых духов.]
(84) Хожу по клетке, как зверь.
(86) <Предпочитает Юнга Фрейду. Юнг не запрещает религию.>
(87) <Роль литературы и словесной цивилизации.> <Для того и были слова: как тело, снять их, развеять, развенчать. С их помощью разбирается тело. Приходят к истине…>
(88) Как же люди радуются Рождеству, зная, что их ждет бездна? Или они знают что-то еще не известное мне?
(90) <Надо впитать в себя свою смертность, расподобить навсегда в себе вечное и смертное, расслоить их. Во сне часто видит стену.> <И я даже слышу чей-то радостный или вернее злорадный голос: “принял, принял! Он там”. Захлопнули. Я почти сплю>. (91)
(93) <Чемоданы во сне мешают уехать, мешают освобождению.>
(94–95). Не сохранять свою собственную жизнь, а давать жизнь другим. Если недоброе дело любить свое, то доброе дело любить других, и не для того чтобы обрести в них опять же самих себя, а просто за то что они действительно
(96–97) <Куда ни поедешь, хоть на другие планеты, – всё равно есть «это»,> … [только бы было это, только бы было так, чтобы я там был.] Если мне удастся отворить все двери, всё равно останется одна, которую нельзя открыть, дверь удивления. Почему всё есть?
<В 18 лет, немного до обеда, в маленьком городе, т. е. примерно когда и у Сартра> <потом это вошло в «Quel bordel»> [Внезапное преображение города. Всё сразу стало нереальным. Вот как это было: нереальность смешанная с реальностью, они тесно, неразрывно сплелись друг с другом. Дома стали еще более белыми, очень настоящими. Что-то новое, возникло повсюду в освещении, что-то девственное, незнакомый мир, который в то же время казался мне от века знакомым. Мир, растворенный в свете и светом восстанавливаемый. Радость, теплая, тоже святящаяся, переливающаяся через край радость изливалась из моих глубин, абсолютное присутствие, присутствие; я был уверен, что это «истина», не зная, как определить эту истину.]
(98) [Я впадаю в литературу снова и снова.] <Успех.> (99) Возможно, в дневнике иногда отрываюсь от слов и литературы.
(100) <Читает мистиков, о свете у хасидов, в книге «Асеньева», у неоплатоников, у «héséchiastes» [исихастов].> (101) Жалко, что все метафизики и религии склоняются к тому, что человек – пучок энергий. [Только иудаизм и христианство отважились быть персоналистическими.]
Стойкая вещь половая мораль: она оживает даже после революции.
(102) Пути жизни – я их выбираю
(103) <слова еще ни о чем не говорят> [Чем больше я объясняю себя, тем меньше я себя понимаю.]
<Выйти из языка, как выйти из культуры>
Одно-единственное слово может наставить нас на путь истинный, второе сбивает вас с толку, третье наводит на вас панику; с четвертого начинается абсолютная неразбериха.
(104) [Молчание золото. Гарантией (золотым обеспечением) слова должно быть молчание.]
(105) Прекрасно есть коммуникабельность. [Нет никакой некоммуникабельности за исключением одной: некоммуникабельности между мною и мною самим.] Слова в порядке; люди просто не хотят понимать никого. (106) <Нет воли общаться, только перекликаться с единомышленниками.> (107) Адские бездны у каждого за кромкой вежливости.
(112) <О том, как спокойны многие в тюрьме>
(113) Верую в мир психоанализа.