Слово и событие. Писатель и литература

Непонимание тонкостей греческого языка, которое можно иногда (не часто) заметить у Первова-Розанова, компенсируется восстановлением смысла там, где не уловлена точная грамматическая форма. Так в I 8, 5: «Каждая же из трех остальных стихий получила некоторое как бы господствующее значение». Советский перевод «нашла себе какого-нибудь сторонника» грамматически правилен, но учитывает ли он меру остроты и иронии Аристотеля, намекающего в своем κριτήν (989а 7) на позу оракула или пророка, занимаемую теоретиком того или иного стихийного начала. Мы не пытаемся оправдать не очень сильный греческий Первова и Розанова, естественный для молодых людей, работавших вдали от главных школ классической филологии. Это, как уже отмечалось, едва ли не главная беда их перевода. Мы однако должны обратить внимание на то, насколько важнее филологических знаний во всяком переводе конгениальность ума.

Розанов отдает должное достижениям Нового времени, у которого есть телескоп и микроскоп. У античности таких инструментов не было. Но у нее был инструмент, который делал телескоп и микроскоп излишними. Всё окружающее было для них лабораторией, окном в макро– и микромир. «Способность образовать понятия гораздо более тонкие и гибкие, нежели к каким мы имеем силу и которые однако необходимы для покрытия всего богатства действительности, есть здесь первое условие превосходства… Как телескоп удлиняет видение и микроскоп утончает его, так иное понятие вскрывает перед нами внутреннюю и глубокую сторону […]. Мы не понимали бы этой внутренней стороны, и потому говорили бы, что ее нет». Микроскоп и телескоп, открыв часть невидимого, закрыли остальное, покончили с античным сквозным символическим зрением бытия. Розанов понимает, что с микроскопом и телескопом новый человек стал видеть меньше чем античный. Его задача в том чтобы восстановить силу зрения. Тогда всё открывшееся нам станет снова бездонно и заговорит о вселенском бытии. Человек «мгновенным существованием своим […] пользуется, чтобы увидеть и вечное небо […] и мириады звезд». Здесь в розановском предисловии к переводу названа суть античного знания, которое остается, как Розанов говорит дальше, основой всей современной науки. Прочность этого знания в том, что оно захватывает всего человека от ощущения и настроения через чувство до умопостижения. К тому же органическому целому стремится Розанов. Он пожалуй единственный из русских философов, кто приписывает Аристотелю более интимное и сильное чувство удивления перед бытием – «истинное начало философии» – чем Платону. Речь идет не о так называемой первоинтуиции, к которой историки философии любят редуцировать богатство изучаемого автора, не о вживании в него. В Розанове неожиданно, как подарок его стране и эпохе, восстанавливается античное ощущение направленности бытия. Он тоже видит в начале мира не давнее происшествие, а спасение, к которому всё по-своему стремится.

Сотрудничество исследователя и толкователя со своим автором с точки зрения привычной филологии назовут в лучшем случае спорной позицией. Для истории мысли оно ценность. Из-за недостатка подготовки, времени и средств оно дало меньше чем хотелось бы. В толковании и переводе пожалуй центрального аристотелевского термина τὸ τί ἦν εἶναι, бытие-тем-самым, букв. «бытие тем, что было», Розанов явно остановился на полпути. Предложенное им длинное «основание, в силу которого что-либо есть то, что оно есть и чем было» он сам вскоре развертывает и упрощает. Его новая формулировка («то, что делает то, в чем оно есть, тем, что оно есть») тоже явно не окончательна. Но и в таком виде его версия зовет думать и искать, показывает обещающую перспективу, выгодно отличаясь от тупиковой «сути бытия», принятой в советском переводе. Филолог назовет наивным розановское предположение, что Аристотель посредством вопросительного местоимения вшифровал в свой термин «недоумение, незнание» (кн. II, прим. 17). Философ задумается над тем свойством всей аристотелевской терминологии, что она почти не поддается дефинициям.

Исторические справки, из которых в небольшой части состоят розановские толковые комментарии, современный читатель сам легко уточнит по книжным и электронным справочникам. Он удивится, в какой малой мере они требуют исправлений и сколько в них прямой воли к знанию, избегающей излишнего и недостоверного.