Слово о полку Игореве

Таким образом, попытка Д. С. Лихачева доказать невозможность вторичности Слова по сравнению с Задонщиной, исходя из особенностей поэтики подражания, не увенчалась успехом. Самое большее, что ему удалось показать, — это компилятивный характер Пространной Задонщины. Впрочем, этот тезис никогда не подвергался сомнению.[Об «инерции подражания» в Задонщине вслед за Д. С. Лихачевым в последнее время писал О. В. Творогов (Творогов. «Слово» и «Задонщина». С. 312–335). Приемы работы у обоих исследователей едины. О. В. Творогов берет чтения Задонщины, максимально близкие к Слову, объявляет их архетипными, находит в них несообразия и делает вывод о вторичности Задощины. Но все эти «несообразия» появились под пером позднейших переписчиков Задонщины или при составлении ее Пространной редакции. В Краткой Задонщине их нет.]

Теперь можно подвести некоторые итоги. Автор Игоревой песни — большой писатель. Он не механически заимствовал отдельные куски Задонщины, а создавал свою собственную героическую поэму, в которой творчески были использованы мотивы этой воинской повести о Куликовской битве. Поэтому общие места с Задонщиной, как правило, органически входят в художественную ткань Слова, что делает подчас невозможным с бесспорной убедительностью сказать, какого они происхождения — первичного или вторичного. Но и в Задонщине они не выделяются никакими текстологическими швами, что могло бы свидетельствовать об их позднейшем происхождении. В ряде случаев можно установить явную вторичность положения этих мест в Слове по сравнению с Задонщиной. Гораздо важнее то, что нет ни одного текста, о котором можно было бы с уверенностью сказать, что он читается первоначальнее в составе Слова, а не как естественный фрагмент Задонщины. Исследование, проведенное в настоящей главе, не имея само по себе полной убедительной силы, вместе с тем дает новые данные, подтверждающие вывод главы I о позднейшем происхождении Слова о полку Игореве.

Глава III РУССКИЕ ЛЕТОПИСИ И СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ

В ходе предшествующего исследования был обоснован вывод о том, что Слово о полку Игореве испытывало сильное воздействие воинской повести о Куликовской битве 1380 г. Это влияние обнаруживается в приемах изложения, в литературной форме произведения, отчасти в его лексике. На первый взгляд можно было бы допустить существование какой-либо Песни о походе Игоря 1185 г. (устной или письменной), созданной современником событий и переработанной много столетий спустя по литературному штампу Задонщины. Но для того чтобы установить, жил ли автор Слова (или какой-либо его части) в конце XII в., необходимо изучить фактическую основу произведения. Вопрос сводится к тому, обнаруживаются ли в Слове живые следы впечатлений современника похода на половцев неудачливого северского князя, или сведения по истории Руси X–XII вв. извлечены автором из каких-либо письменных или устных источников. В последнем случае важно будет определить, когда эти источники возникли, а также кто и когда ими мог воспользоваться. Наконец, нужно разобраться в ошибках, которые допускает автор Слова, объяснить их причины и характер.

О походе русских князей на половцев 1185 г. сохранилось два рассказа: один помещен в Ипатьевской, другой — в Лаврентьевской и совпадающей с ней в этой части Кенигсбергской (Радзивиловской) летописях. Исследователи давно уже подметили явные черты сходства Слова о полку Игореве прежде всего с Ипатьевской летописью.

Существует три возможности объяснить это сходство. Первая — Слово о полку Игореве могло быть известно составителю летописи; вторая — оба произведения посвящены одному и тому же событию, хотя написаны они независимо друг от друга; третья — автор Слова мог быть знаком с Ипатьевской летописью (или с одним из предшествующих ей летописных сводов). Соответственно этому в литературе и высказывались три точки зрения.