Слово о полку Игореве

Как в Новгородской и Владимирской землях, так и в других русских княжествах были свои художники, свои выдающиеся памятники монументальной и иконной живописи, свои особенные и общие черты в изобразительном искусстве. Однако памятники ряда княжеств или вовсе не дошли до нас, или уцелели в ничтожных фрагментах. Но и на примере двух крупнейших областных школ, столь различных по своей социальной природе, — Новгородской и Владимирской — мы можем ясно ощутить, как и в строго ограниченную и регламентированную преданием и канонами сферу церковной живописи проникали новые вкусы, новые социально-политические идеи. Мы отметили своеобразно преломлявшийся под давлением религии интерес к реализму, тягу к яркой красочности живописи и цветистой орнаментальности, которые по-разному выразились в аристократическом искусстве Владимира и творчестве новгородских мастеров. Эти черты мы можем оценить как проявления зарождающихся общих русских тенденций, как отражение художественных вкусов передовых слоев народа — горожан. В Новгороде они проявились с бурной эпической силой, во Владимире — более сдержанно и едва ли не больше в пластике, чем в живописи. И если во Владимире могучим эхом „Слова“ был Димитриевский собор, то в Новгороде ему отвечала живопись с ее богатырским творческим размахом, силой образов и мажорной гаммой ярких красок, столь характерных, как мы говорили выше, и для „живописных“ приемов самого „песнотворца Святославля“.

Таким образом „Слово о полку Игореве“ было создано в пору быстрого и плодотворного движения вперед русского искусства, в атмосфере, пронизанной новыми общественными идеями и художественными вкусами, которые не укладывались в узких рамках жизни феодальных княжеств и приобретали общерусское значение. Само „Слово“ было их наиболее высоким и концентрированным выражением.

4

В заключение обратимся к эпохе „второй жизни“ „Слова о полку Игореве“.

Куликовская победа явилась как бы осуществлением идей „Слова“, „призыв русских князей к единению“ был воплощен в реальной политике „собирания Руси“ Москвой и дал свой блистательный результат — решающий разгром татарских орд Мамая. Естественно, что „Слово“ стало идейным и художественным „образцом“ для нового литературного произведения — „Задонщины“, — воспевшего поворотное событие в истории русского народа — победу Дмитрия Донского. И вновь мы можем констатировать, что и эта преемственность — не только историко-литературный факт, но явление более широкого плана: вместе со „Словом“ в искусстве и особенно в архитектуре оживают и художественные традиции XII в. Это отнюдь не показатель консерватизма или попятного движения. Напротив, в условиях монгольского ига русские традиции играли прогрессивную роль, они помогали народу сохранить свое национальное лицо и служили опорой в возрождении русской самостоятельности и культуры.

В самом начале своего усиления Москва положила в основу своей культуры художественное и политическое наследство великокняжеского Владимира. От первых белокаменных храмов Ивана Калиты и до конца XV в. московское зодчество постоянно обращалось к владимирским „образцам“. Московское правительство в XIV—XV вв. провело первые в истории русской культуры „реставрационные“ работы по памятникам Владимирской земли; зодчие здесь могли изучать технику и художественное мастерство прославленных зданий XII—XIII вв. Великий живописец возрождающейся Руси Андрей Рублев, вместе со своим другом Даниилом Черным, восстанавливал в 1408 г. древние фрески Успенского собора и может быть Покрова на Нерли, обогащая свой художественный опыт соприкосновением с выдающимися росписями XII в. В Москву в конце XIV в. свозятся крупнейшие живописные памятники и святыни Владимирской земли — иконы Владимирской богоматери и Димитрия Солунского.

Из владимирского наследия исходили в своем строительстве и соперники Москвы — Тверь XIII—XIV вв. и нижегородские князья в конце XIV в.[612] Но нигде оно не было использовано столь последовательно, а главное — творчески, как в Москве. Она не ограничивалась лишь возрождением владимирской архитектурной традиции: московские зодчие развивали ее дальше, соединив в весьма своеобразной редакции владимирские черты с теми общерусскими архитектурными идеями, которые были рождены эпохой „Слова о полку Игореве“.[613]

Искусство, как и литература Москвы XIV—XV вв., живо отражают события своего времени, новые порожденные им идеи и вкусы. В отношении архитектуры можно сказать больше: московское строительство второй половины XIV в., подобно владимирскому XII столетия, было органически связано с важнейшими идейно-политическими задачами национально-освободительной борьбы и объединительной работой Москвы.[614] Следя за летописью построек этой поры, мы наблюдаем примечательное явление: белокаменное строительство в это время переносится из Москвы на юг — в города по Оке. Стратегический треугольник Москва — Коломна — Серпухов запечатлен в образной строфе „Задонщины“: