Слово о полку Игореве

В 1200 г., когда зодчий князя Рюрика Петр Милонег укрепил каменной стеной размывавшийся Днепром обрыв под Выдубицким монастырем, то „множество верных кыян и населници их болшее потщание и любовь ко архистратигу господню имети начинают не токмо и ради спасения своего, но и новаго ради чюдеси ... утверждающе бо непостыжьно нозе свои на удобренемь ти зданьи и очима си любезно смотрящи, отвсюду веселье души привлачаще и мняться яко аера достигше ...“.[608] В этом отрывке из витиеватого и многословного панегирика неутомимому строителю князю Рюрику передано реальное отношение киевских простых людей, горожан к природе и пейзажу: они стали теперь чаще посещать монастырь отнюдь не ради молитвы („спасения своего“), но для того, чтобы постоять на удивительной новой „набережной“, так как им доставляло радость смотреть с ее высоты и им казалось, что они парят в воздухе („яко аера достигше“). Мы видим, что в этом есть то самое чувство природы и тяга к ее широкому простору, обозримому с высоты, которые с гениальной силой выражены в „Слове“.

Это отношение к пейзажу нашло не менее яркое воплощение и в творчестве зодчих XII—XIII вв., а также и древней Руси последующих столетий.

Русские зодчие проявили себя художниками того же широкого и зоркого ви́дения, что и автор „Слова“. Они превосходно понимали связь их искусства с природой, взаимодействие здания и ландшафта и почти никогда не забывали этой взаимосвязи, используя ее в целях наиболее полного выявления архитектурного образа. Рассказы галицко-волынской летописи об основании второй столицы Даниила — Холма, о постройке горододельцем волынского князя Владимира Алексой города Каменца на реке Лесне (1276 г.) показывают, как любовно и разборчиво выбиралось для строительства „место красно“.[609] Описывая княжеское имение под Луцком, летописец не преминул отметить, что оно было „красно видением и устроено различными хоромы“.[610] Слагающиеся в XII—XIII вв. ансамбли древнерусских городов — Киева, Владимира, Рязани — свидетельствуют о том, что зодчие избирали наилучшие места для важнейших построек города, располагая их так, что они слагались в целостную панораму, образуя как бы „фасад“ города, видный с далеких расстояний. Особенно выразителен в этом смысле ансамбль Владимира. Величественные белокаменные храмы, самый замысел которых был пронизан идеей могущества „владимирских самовластцев“, воздвигались на высших точках владимирских гор, обращенных к Клязьме и просторам пойм и лесов. Видные со всех дорог, ведущих к столице, они действительно „господствовали“ в широком пейзаже, „яко аера достигше“.

Да и в охарактеризованной выше динамической композиции здания, достигшей наиболее полного выражения в черниговском храме Пятницы, была заложена та же тяга к энергичной и активной архитектурной форме. Ее значение можно оценить лишь в свете истории зодчества последующих столетий. Ведь это было зерно, из которого позже развилась русская шатровая архитектура — эти смелые „высотные здания“ древней Руси, ознаменовавшие своим гордым и неудержимым взлетом сложение русского национального государства.

Таким образом „Слово о полку Игореве“ не было одиноким в своем художественном совершенстве и идейном величии. Зодчество — ведущая отрасль средневекового и особенно русского искусства — создавало в его эпоху конгениальные произведения, безупречные по форме и полные большого и актуального идейного содержания. Выше мы попытались указать, но конечно не исчерпать черты сходства и созвучия идей „Слова“ с образами, воплощавшимися в камне.

3

В области русской живописи XII—XIII вв., как и в архитектуре, шел тот же сложный и противоречивый процесс формирования местных школ и одновременно выявления и усиления общерусских особенностей изобразительного искусства.

Но живопись прочнее, чем архитектура, была связана богословской догмой и обязательными правилами иконографии, поэтому доступ нового в эту замкнутую область был почти закрыт; к тому же с усилением феодализма и церкви в живописи побеждал все более отвлеченный и условный идеалистический изобразительный язык. Однако и в эту сферу искусства проникали новые художественные вкусы и просачивались, хотя и в капельных дозах, реалистические элементы. С особенной силой мы можем наблюдать этот процесс в современной „Слову“ монументальной живописи Великого Новгорода, где сложились крупные художественные артели и выросли большие мастера.[611]