Слово Ветра

— Я храню его в сейфе, — завершает короткий инструктаж Дьявол и наконец отходит в сторону. — Код легко запомнить, — он останавливается возле одной из картин и постукивает по стене костяшкой указательного пальца, а я только сейчас замечаю там сейф. — День рождения Влада: число, месяц, две последние цифры года. Уяснила?

Иван Денисович набирает заветный код и небольшая дверца в цвет штукатурки на стене плавно отъезжает.

— Да, — бормочу, понемногу приходя в себя.

— Вот и молодец! — кивает Чертов, аккуратно убирая старый кольт в сейф. — Теперь я спокоен!

Заперев оружие в стене, он как ни в чём не бывало плетётся обратно к своему столу и усаживается в кресло, а потом небрежным жестом указывает на обитый алым бархатом стул напротив себя.

— В ногах правды нет, Марьяна!

Не знаю, чтобы я сделала, но в этот же момент в кабинет усердно стучат. На пороге появляется Галина Семёновна, а за её спиной — пожилой мужчина в тёмно-сером костюме и увесистой папкой из коричневой кожи под мышкой.

— Василий Дмитриевич Загоскин, — произносит она и пропускает упитанного незнакомца в кабинет.

— Добрый вечер! — немного картавит тот и спешит пожать руку Чертову.

— Добрый вечер! — отвечает старик и с укоризной смотрит на меня: мол, долго тебя ждать?

— А вы Марьяна Игоревна? — интересуется нотариус, поспешно выкладывая на стол Чертова кучу бумаг.

— Да, — сажусь рядом и понимаю, что уже совсем не боюсь последней воли отца.

— Ты сегодня сама не своя, Марьяна! — причитает Галина Семёновна, вытирая салфеткой Маруське рот. — Правда, Русь?

— Ага! — кивает веснушчатое чудо, перепачканное липкой овсянкой с ног до головы.

Наш завтрак однозначно не задался! Маруся случайно опрокинула на себя тарелку с кашей, а у меня и вовсе аппетит ещё не проснулся.

— Это всё из-за завещания, да? – не унимается Галина Семёновна, а я отворачиваюсь к окну, чтобы спрятать слёзы, предательски скопившиеся в уголках глаз.

Меня душит запоздалое осознание, что отец любил меня больше всех. Вопреки всем обидам, угрозам и срывам, всё, что у него было, он завещал мне. Но самое главное — папа оставил мне письмо. Правда, нотариус неведомо зачем передал его моей матери.

— Можешь не отвечать! — продолжает ворчать Галина Семёновна. — И так всё ясно. Маруся, какао допивать будешь?

Руся мотает головой, запуская кудряшки непослушных волос в свободный полёт, и хихикая спрыгивает с высокого стула.

— Папа написал для меня письмо, — хлюпаю носом. Пока кроха убегает в свою комнату за карандашами с альбомом, я могу не стесняться слёз.

— И что в нём? — вздыхает встревоженно Галина Семёновна и садится на место Руси поближе ко мне. Её тёплая ладонь бережно касается моей, и плотину слёз прорывает окончательно.

— Я не знаю, — тыльной стороной ладони размазываю по лицу солёную влагу. — Нотариус передал письмо маме.

— И в чём проблема, Марьяна? Она не отдаёт его тебе?

— Она в принципе со мной не разговаривает, — ложкой бессмысленно ковыряю в тарелке с разваристой кашей. — Мама винит меня в смерти отца.

— Здрасьте, приехали! — вспыхивает Галина Семёновна. — А ты-то здесь при чём? Там же пожар был, разве нет?

— Пожар, — обречённо киваю.

Внутренний голос настойчиво шепчет обо всём рассказать: носить этот груз в одиночку мне не по силам. Но в наш разговор бесцеремонно врывается Маруся.

— Нана! — невнятно произносит девчушка и суёт мне в руки стопку цветных карандашей.

— Ты хочешь вместе порисовать? — заправляю нежную прядь золотистых кудряшек за ухо крохи.

— Да! — улыбается Маруся и всеми силами тянет меня за собой.

— Я всё никак не привыкну к тому, как она тебя называет, — склонив голову набок, замечает Галина Семёновна. — Если не знать, что у Руси поставлены не все звуки, можно подумать: она произносит «Мама».

— Да, — смеюсь, едва поспевая за кучерявой торопыжкой. — Все так думают. Зато не задают неудобных вопросов.

— Может, оно и к лучшему, — кивает Галина Семёновна и приступает к своим делам, а мы с Русей устраиваемся на диване в гостиной и рисуем огромное солнце: тёплое, яркое, заражающее счастьем и отличным настроением. Правда, даже нарисованное оно меркнет, стоит в гостиную спуститься Чертову.

—Доброе утро! — бурчит старик и, шаркая тапками, проходит мимо. — Галочка! Как обычно, двойной эспрессо и омлет.

При виде деда Маруся перестаёт улыбаться и, забросив карандаши, просится ко мне на руки.

— Неужто я такой страшный? — голосит со стороны столовой Чертов, отчего Руся ещё сильнее прижимается к моей груди.

— Не бойся, — шепчу, поглаживая глупышку по голове. — Дедушка Ваня только с виду свирепый, как лев, — специально произношу громче, чтобы старик услышал. — А в душе он пушистый котёнок: добрый, приветливый, нежный.

Чертов что-то хрипит в ответ нечленораздельное, а затем приступает к завтраку.

— Не передумала ко мне в переводчики идти? А, Марьяна? — бас старика смешивается с бренчанием вилки о тонкий фарфор тарелки и с лёгким ароматом жареных яиц эхом разлетается по гостиной.