Сложные чувства. Разговорник новой реальности: от абьюза до токсичности

Нынешнее понимание токсичности идет от общего к частному: токсичность, понимаемая как червоточина в отношениях, – лишь разновидность отравы, которая везде. Психология здесь переплетается с экологией: любовь к органической еде и мечта заделаться фермером – вещи того же порядка, что работа над построением здоровых отношений (экологически чистых, без ГМО). Если воспарять к совсем уже далеким обобщениям, в этом отторжении разного рода токсичности есть какое-то неотолстовство, противостоящее духу Просвещения и прогресса, рациональному «эго», которое стремится все на свете познать, подчинить и поставить себе на службу; волевое мужское начало из качалки в спортклубе – лишь далекое отражение той богоборческой души, которая решила однажды, что она здесь главная и должна навязать себя миру. Токсичность – естественное следствие того, что Хайдеггер называет «техникой»: человек вмешался в естественный порядок вещей, подчинил его производству и переработке и оставил после себя свалку токсичных отходов (во вред самому себе: как и в случае с маскулинностью, токсичность обращается против своего носителя).

Токсичность, как мы выяснили, есть в любой власти – и чем более жестока и коварна власть, тем большую склонность она питает к ядам; есть в этих субстанциях какое-то сродство. Оксфордский словарь обратил внимание на слово «toxic» в 2018 году – это был в том числе год отравления Скрипалей – и с тех пор у всемирно-исторического ОЗХО [220] стало только больше поводов для беспокойства. «Главным токсином чем дальше, тем чаще выступает само российское государство, систематически отравляющее отношения что с бизнесом, что с обществом. Другое дело, что то, что воспринимается как яд одними, другим может видеться как символ силы», – писала в 2018-м редактор отдела комментариев газеты «Ведомости» Мария Железнова, снова сближая в пространстве одной фразы силу и яд; три года спустя Железнова была объявлена российскими властями физлицом-иноагентом – и в самой необходимости упоминать об этом видится еще одно проявление властной токсичности, отравляющей даже этот текст.

Современная философия все чаще норовит посмотреть на вещи, отказавшись от точки зрения человека, – и в перспективе этой воображаемой Пангеи, экосистемы, живущей масштабами вечности, сам человек оказывается чем-то вроде токсина: пришел, увидел, навредил. В этом подходе есть вдохновляющее – но и пугающее – умаление: как будто человечество постепенно отказывается от амбиций, которые веками двигали историю вперед, и вместо порыва к творческому преображению Вселенной приходит к тому, что бог с ним, с порывом, лишь бы не навредить оказавшемуся рядом камню или растению (учитывая, что мечта о творческом преображении часто заканчивается Освенцимом или Хиросимой, может, действительно лучше подумать о растении). Но это мысль, забежавшая далеко вперед, – о том, как справиться с хамством, грубостью и бытовой агрессией, Бруно Латур ничего не писал. Можно сколько угодно вышучивать людей, произносящих слово «токсичность» по пять раз в минуту или находящих ее признаки на каждом миллиметре (как писал токсичный старикашка Розанов [221], «что пóшло, то и пошлó»), – но если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами не следят: назовите это старым проверенным словом «злоба», и станет понятно, что да, злоба отравляет.

Парадокс в том, что борьба с токсичностью по мере повышения градуса становится токсична сама по себе; возможно, единственное пространство, где мы в состоянии вытравливать яды, не создавая новые, – то самое наше внутреннее «я», прячущееся за хрупкими створками. Возвращаясь к толстовству – его основоположник (сам неоднократно признанный в последнее время токсичным типом) как раз считал, что наращивать непроницаемую броню – это не метод («люди закупорены, и это ужасно», писал он однажды в дневнике), стоит, наоборот, открыться миру, отдавать ему себя, стараясь не привносить в него никаких ядов: не трави душу – и не травим будешь.

Но если нужен все-таки более практический совет – как почуете токс, лучше все же бегите со всех ног, жизнь одна, ну их, эти эксперименты.

Травма Елена Миськова, социокультурный антрополог, психолог

Спросите кого-нибудь, с чем у них ассоциируется слово «травма», и вам, скорее всего, ответят: это когда что-то себе сломаешь или повредишь. При анализе поискового запроса в интернете по слову «травма» на долю физического увечья приходится подавляющее большинство запросов – более 80 %.

Если же разговор продвинулся до второго и третьего рядов смыслов, то в беседе на русском языке в числе лидеров оказывается ассоциация с детско-родительскими отношениями, политическим насилием и его последствиями для нескольких поколений. То есть речь идет о травме уже не телесной, а психологической.