Сложные чувства. Разговорник новой реальности: от абьюза до токсичности

Это место на Земле, часто конкретное место (тюрьмы Южной Америки, Донецк, Карачаево-Черкесия и т. д.). Ад кто-то создает (боевики, Украина, землетрясения и цунами, русские, туристы). Аду приписываются характеристики конкретной политической системы («советский ад»). Ад утрачивает первоначальное свойство места наказания – это место страдания, но, как правило, незаслуженного страдания. И в ад можно попасть при жизни.

Студенты перефразируют в своих эссе Сартра, не ссылаясь на него: «Другие – это ад». А поскольку ад – всё и везде, то другие – это все. От квир-людей до онкологических больных, заканчивающих жизнь самоубийством без доступного обезболивания, и террористов:

Ад – это мир непризнанных, вызывающих противодействие, практик и символов; это мир совсем Других, не похожих на нас людей, которые пытаются стать такими же, как остальные… Сопротивление этому возможному изменению «нашего» мира выражается с помощью понятия «ад».

Интересно, что, несмотря на «адскую сущность» боевиков, многие неравнодушные читатели посылают их в Ад, дабы те горели в геенне огненной, забывая, что джихадисты были ими же названы инфернальными созданиями.

Таким образом, в то время как в профессиональном (экспертном) дискурсе понятие травмы присутствует достаточно активно, в обыденном обсуждении насилия к этому понятию люди прибегают гораздо реже, маркируя «немыслимое» символическими конструктами. То есть можно сказать, что эксперты говорят о травме, а в других дискурсах эвфемизмами высказывается сама травма.

Эксперты часто «обнаруживают» травму превентивно, говоря, например, о том, как политические события и гражданская активность могут повлиять на душевное благополучие людей. Показательны в этом смысле дискуссии вокруг правил «психогигиены», появившиеся на разных интернет-ресурсах в преддверии несогласованных митингов в поддержку Алексея Навального весной 2021 года. Сразу несколько НКО, сотрудничающих с психологами, опубликовали материалы, посвященные тому, «с какими чувствами мы можем столкнуться накануне митингов и как помочь себе их прожить». Один из заголовков, например, гласил: «Если вы не пошли, это не значит, что вы – трус и предатель». По мнению авторов, для многих людей, опасающихся политического насилия, нормализация их страхов и опасений на языке привычного уже для многих общения в кабинете психотерапевта оказалась очень важна. Другие же услышали в риторике «позаботьтесь о себе» поп-психологические клише: этот язык лишает человека авторства его жизни и агентности, не дает присваивать и переживать важные внутренние, ценностные конфликты, «ощущения беспомощности и бессмысленности, невозможности жить в соответствии со своими ценностями и реализовывать свои принципы».

Одни убеждали, что «выйти на митинг – это право, а не обязанность… Если речь идет об опасении человека за свою безопасность, то это вообще базовое чувство, и нормально опасаться, учитывая, что происходит на улицах и как зачастую ведет себя полиция. Винить себя за это нельзя… Страх – это абсолютно нормально, это биологические реакции, за которые мы не можем нести ответственность». Другие призывали перевести разговор о политическом участии из плоскости психологической в плоскость морально-этическую и возражали, что ситуацию важно «обозначать не как ситуацию нарушения физических границ и эмоционального давления, стресса. Честнее и поэтому более поддерживающе, мне кажется, видеть ее как „оболочку“ экзистенциального, морального и тому подобного кризиса. Не диссоциация, а невозможность понять свои чувства или склонность переоценивать свои силы и возможности… не „поддерживающее окружение“, а родные и близкие по духу и ценностям или, например, хорошо вас понимающие люди».