Сложные чувства. Разговорник новой реальности: от абьюза до токсичности

Чем больше мы стремимся разоблачить травму как ярлык, тем менее свободными от нее становимся, тем отчетливее видим какую-то лакуну в том месте, где мы стараемся избежать употребления этого термина. В работах разных авторов она определяется по-разному: как первородный грех, как результат перехода от природы к культуре, как отделение от матери, как вхождение в язык – и так далее. При этом если одни убеждены, что в случившейся травме кто-то или что-то обязательно должны быть виноваты, то другие полагают, что не за всякой травмой стоит конкретное событие или «автор». Насколько нейтрально понятие «травмы» – или же оно всегда ангажировано, всегда подспудно обвинительно? Этот спор разрешается признанием перформативной природы высказываний о травме: травма – это одновременно и конструкт, и реальность; важный способ обозначения и переживания трудного опыта, ответ на вызовы социальности в определенную эпоху – и исследование этих вызовов.

Хамство Анна Темкина, социолог

Выдержки из разговора с редактором-составителем разговорника Полиной Аронсон.

«Рассказывают, что писатель Владимир Набоков, годами читая лекции в Корнельском университете юным американским славистам, бился в попытках объяснить им „своими словами“ суть непереводимых русских понятий – „интеллигенция“, „пошлость“, „мещанство“ и „хамство“. Говорят, с „интеллигенцией“, „пошлостью“ и „мещанством“ он в конце концов справился, а вот растолковать, что означает слово „хамство“, так и не смог». Это хорошо известное замечание Сергея Довлатова [231] свидетельствует о том, что феномен хамства, по всей видимости, достаточно специфичен в культурно-историческом и в социальном смысле. Однако не стоит обобщать хамство как нечто «русское» – у хамства много оттенков, оно контекстуально и всегда вписано в систему тех или иных властных отношений. И хамство советское существенно отличается от хамства постсоветского.

Начнем с примера – как именно хамство может проявляться в повседневной жизни и как мы его распознаем. В целях автоэтнографии я записываю эпизоды хамства, с которыми сталкиваюсь сама. За последние полгода таких эпизода было два. Один из них случился в супермаркете в Риге. Приехав в Латвию из Израиля, я успела привыкнуть к манере коммуникации, принятой в этой стране: там я задаю в магазине столько вопросов, сколько мне надо, невзирая на языковой барьер, и спрашиваю много именно потому, что мало понимаю. С этим же настроем в десять утра в рижском супермаркете я задаю вопрос, продается ли у них в это время суток алкоголь. В соседней Эстонии он в этот момент не продается. Я хочу своей подруге купить бутылку шабли, чтобы больше не ходить в магазин; я не собираюсь пить шабли с утра пораньше (хотя это, разумеется, никого не касается) – мне просто нужно знать, продается ли вино. В ответ я слышу: «Вы что, не видите, оно стоит!» Я не видела – но искать его отправилась сама; просить продавщицу мне помочь показалось абсурдом – столь недружелюбно она реагировала.

Этот пример (довольно редкий в нынешнем постсоветском пространстве) хорошо показывает, как именно работает хамство. Если власть и контроль – это функции хамства, то способ их осуществления – это мобилизация вполне определенного аффективного состояния – стыда. Действительно, в рижском супермаркете мне на какую-то секунду становится стыдно, и я спрашиваю себя: почему? И сама себе отвечаю: стыдно, потому что я не знаю правил игры. Я действительно первый раз зашла в этот магазин. Я новичок, который не знает правил. И новичкам тут не место – тут должны быть только все свои, они должны знать правила, а не знающий правил должен просить: новичок – фигура безвластная, и отсутствие знаний – повод для унижения.

Стыд – это нарушение социальной связи, исключение из сообщества. В данном случае меня исключают из контингента компетентных покупателей. Хамящий субъект, вызывая чувство стыда у Другого, указывает ему, что он не личность со своими правами, а объект контроля, власти, чужих правил: ты не понимаешь эти правила и ты здесь чужой, ты здесь зависимый от всех окружающих, ты сам не справишься, и мы не будем тебе помогать – или будем, но одновременно утверждая свою власть.