Сложные чувства. Разговорник новой реальности: от абьюза до токсичности

Это и есть уже новое, специфическое постсоветское хамство, в котором старый механизм используется и приспосабливается под новые институциональные потребности. Необходимо маневрировать между требованиями клиента (которые в советское время были достаточно малозначимыми) – и необходимостью управлять организацией так, чтобы воспроизводился институциональный порядок и каждый актор – включая сантехника ночью на родах – был туда эффективно вписан. Для того чтобы усидеть на двух стульях рынка и бюрократии, производители услуг маневрируют между разными эмоциональными стилями: хамством, позволяющим удержать власть над субъектом, которого надо постоянно встраивать в институциональный порядок со множеством противоречий, и «смайлингом», позволяющим смягчить жесткость института и учесть некоторые потребности клиента – успокоить, погладить, объяснить, проговорить, подержать за ручку. Но у того и у другого есть свои пределы и издержки. Из-за хамства можно пострадать, получить жалобы, проверки и санкции, а при помощи вежливых улыбок можно умерить недовольство, осуществить с женщиной психотерапевтическую работу, но объяснить ей, почему муж не может прийти в 9 утра, а прийти может только в 11, – невозможно.

При этом хамство перестает быть однонаправленным – от патрона к клиенту, от властного – к безвластному. Раньше пациенты жаловались на то, что им хамит медицинский персонал, хотя сами врачи, конечно, не считали свое поведение хамством. Напротив, они его рационализировали как неизбежный способ контроля во благо пациентки, ибо «пациентка безграмотна, не понимает, что она делает, вредит своему здоровью». «У меня нету другой возможности на нее воздействовать. Я ей говорю: делай так, а она делает не так. Ну а что я могу сделать? Я так громко говорю. Я, может быть, даже кричу – но все для ее же блага». Такое хамство было однонаправленно: оно воспринималось слабым как хамство по отношению к нему со стороны сильного.

Сегодня наоборот: в хамстве акторы могут обвинять друг друга взаимно. Не только пациенты жалуются, что врачи им хамят, – но и врачи жалуются на хамящих пациентов. Хамство в каком-то смысле плюрализировалось, стало множественным и разнонаправленным. В медицинском дискурсе появилось понятие «пациент-экстремист»: он непрерывно жалуется, чего-то требует и ищет для себя материальную выгоду. С точки зрения врачей это выглядит так: «Им тут сделали сложнейшую операцию, а они не то что спасибо не сказали – к ним не с той стороны медсестра подошла, и они уже жалуются, хамки невоспитанные».

С другой стороны, врачи стали признавать, что хамят не только пациенты, но и их коллеги, и это неправильно. То есть постепенно хамству все больше отказывают в легитимности. «А как я ей еще могу объяснить, если она ничего не понимает?» сменяется на «Неправильно, не надо так делать. Да, в этой ситуации выбора не было, но надо все равно стараться сделать иначе. Надо еще десять раз повторить, не надо все доводить до таких ситуаций, когда они опять напишут на тебя жалобу».

Таким образом, особенность нового, постсоветского хамства заключается в том, что оно растет из институционализированной необходимости одновременно отвечать на требования рынка, очень жесткой государственной бюрократии и государственных институций. При этом само понятие «хамство» используется в языке все реже. Современным людям гораздо легче говорить о харассменте, шейминге, буллинге и абьюзе, чем о хамстве. Хамство вписано в систему государственной власти, с которой справиться невозможно, а шейминг и буллинг – это контексты, ситуации, это взаимодействия, которыми, как нам кажется, мы можем управлять. Говоря о «харассменте», мы возвращаем себе субъектность. Говоря о «хамстве», мы теряем ее, ведь, возвращаясь к формулировке Сергея Довлатова, «хамство непобедимо, с ним невозможно бороться, перед ним можно только отступить».

Харассмент Жюли Реше, философ и негативный психоаналитик Дуэйн Руссель, социолог-теоретик и практикующий психоаналитик

В русскоязычном контексте под харассментом имеют в виду почти исключительно сексуальное домогательство и приставания. При этом слово «харассмент» стало повсеместно вытеснять сами эти русскоязычные термины. Казалось бы, если существуют более привычные собственные слова, описывающие почти то же самое, что тогда является причиной массового использования заимствованного термина? Возможно, эти аналоги не передают важного смыслового нюанса термина «харассмент», или же исторически установленные рамки их использования не позволяют добиться того эффекта, достичь которого стремятся, говоря о харассменте?