Случай в Москве

Он показал на особняк, из которого вышел:

– Застали ли вы кого-нибудь в этом доме?

– Увы. Ни единой особы женского пола. Только какой-то немец болтался. Он, впрочем, вовсю балаболил по-русски. Утверждал, что московский купец. То ли Штрудель, то ли Штоль.

– Шольц, – подсказал казак по фамилии Небыков.

Мурин обернулся на него, вспомнив имя на афише – режиссер Шольц. Небыков объяснил:

– Я свел его к коменданту. Уж больно складно по-русски мараковал. Пусть сами глядят, что за немец такой и зачем в Москве оставался.

Старшина посмотрел на Мурина сочувственно:

– Не вешайте нос, юноша. Коль жива, отыщется ваша зазноба, – и дал поводья своему лопоухому жеребцу.

– Она вовсе мне не…

Небыков задорно крякнул, подкрутил ус. Мурин оскорбился. Но казачий патруль уже оставил его позади, продолжив привычный объезд. Три спины, три крупа, три хвоста, топот дюжины копыт.

«…Сами вы… юноши».

Глава 7

Мурин заплутал всего дважды и всего четыре раза свернул не туда, пока нашел, где располагался временный комендант, у которого он рассчитывал навести справки о задержанном казаками немце по фамилии Шольц. На его счастье, людей на улицах прибавлялось с каждым днем, и всякий раз находился москвич, который указывал Мурину верную дорогу. К этому все еще трудно было привыкнуть: какие-то части города являли собой страшную картину – пепелища, пожарища, обгорелые печные трубы среди пустырей на месте прежних усадеб с садами, а какие-то – не пострадали хотя бы внешне. Разве что были разграблены. Теперь, когда жители, бежавшие из Москвы накануне вступления Наполеона и попрятавшиеся в окрестных городках, возвращались, по улицам Москвы, как сок по жилам дерева, потихоньку начинала струиться обычная городская жизнь, город на глазах оживал. Разбирали завалы, поправляли разрушенное. Все чаще слышал Мурин стук топоров, визг пил, треск телег. А один раз до него донесся даже запах свежего хлеба, и по тому, как конь встряхнул мордой, Мурин понял, что его товарищ изумился не меньше.

Комендант помещался на территории Кремля. Еще никогда Мурин не видал столь старинных русских сооружений. Остановив Азамата и спрыгнув из седла, он задрал голову, осмотрелся с любопытством. В Петербурге все было современным, новым. Не таким, как здесь. Мурин чувствовал себя путешественником в незнакомой стране.

– Вам кого? – окликнул вдруг голос, и Мурину пришлось прервать осмотр кремлевских достопримечательностей.

Из полосатой будки высунулся человек в буром сюртуке. Как бы извиняясь за небритое лицо, пригладил лохмы. Глаза были под цвет сюртука, они так и буравили Мурина, а на физиономии было написано недовольство должностного лица, которого оторвали от занятий чрезвычайной важности. Мелкая сошка, понял Мурин; но и мелкие сошки могут сильно затруднить жизнь, если им не оказать почтение, которого они ожидают.

Мурин бросил гадать, какую должность этот человек занимал, и представился по всей форме.

– Что у вас за дело?

– Я разыскиваю человека по имени Шольц, несколько дней назад он был приведен сюда казачьим патрулем с Большой Никитской.

– Я – Шольц.

Мурин не мог бы изумиться более. Вопросы наползли один на другой: вы? – но как? – здесь? – почему? – что это значит?

Человек сложил руки на груди и опередил его:

– Что вам угодно?

Мурин решил не ломать голову. В этой Москве привычная жизнь разрушилась, а в хаосе, который наступил, было возможно все. «Как бы то ни было».

– Я хочу расспросить вас о французском театре на Никитской, в котором вы служили режиссером.

– К вашим услугам. Только театр – не французский. Все артисты и художники – граждане мира.

– Хорошо. Меня интересуют особы, которые в нем служили под вашим началом.

– …Театр как таковой не имеет национальности. Искусство объемлет мир и не признает границ.

Кадык на тощей шее дергался. Галстука на гражданине мира не было. Мурин понял, что разговор не будет легким.

– Вы, безусловно, правы, – поспешил согласиться он.

– Конечно, я прав. Немец, француз, русский – всё это суть ярлыки, этикетки, которые можно навесить на кого угодно. И так же легко снять и переменить. Я не немец, не француз, не русский. Я режиссер, человек искусства, а следовательно – гражданин мира.

«Черт возьми», – заморгал Мурин. Из этой философской трясины надо было выбираться, пока не засосало.

– Безусловно. Меня интересует мадам Бопра.

– Бопра? Не знаю такой. Всем заправляла мадам Бюссе. Аврора Бюссе. Она и до войны заправляла в Москве французским театром. А при Бонапарте принялась за старое. В чем вы меня обвиняете? Я всего лишь выполнял ее поручения, – взвизгнул он.

Мурин попытался вернуть его в нужную колею:

– Мадам Бопра была актрисой, я полагаю.

– В чем вы меня обвиняете? Нет, скажите: в чем?!

– Я ни в чем вас не обвиняю.

– Легко обидеть художника! О, как легко! А вот понять…

– …Мать! Синицын! Отстебись от господина офицера, – рявкнул голос, Мурин вздрогнул и обернулся.