Случай в Москве

К ним шагал солдат. При виде него личность в буром сюртуке спряталась в будку, точно кукушка в часы. Но солдата это не остановило. Он за шиворот вытащил гражданина мира из будки и сильным толчком придал ему направление в глубину мощеного двора.

– Допек уже, – пробормотал солдат. – Извиняюсь, ваше блародие. Виноват. Отлучился по нужде. А этот уж тут как тут. Не серчайте. Он безвредный.

Солдат покачал головой, в его глазах Мурин заметил сочувствие. Человек в буром сюртуке уже будто забыл о случившемся, сидел на корточках и ковырял щепкой между булыжниками.

– Как, вы сказали, его зовут?

– А что он вам наплел?

– Он мне сказал, что он Шольц.

Солдат хмыкнул:

– Такой же Шольц, как и я.

Мурин изумился:

– Кто ж он на самом деле?

– Мещанин Синицын. Ябнутый.

– Что он тогда здесь делает?

– А куда еще его девать? Больница погорела. Дохтур сказал: «На цепь сажайте», до дальнейших распоряжений. На це-епь, – потянул солдат. – Да ежели всех ябнутых на цепь сажать, то цепей не хватит. Где их тут возьмешь, цепи-то. Мы его в кутузке держали, пока места были. А теперь вот все заняты. Он с немцем в одной каморе сидел. Вот и нахватался. Переимчивый очень. С ходу все запоминает. С кем ни поговорит, так потом себя этой персоной представляет. Эй! – крикнул.

Мещанин оборотил лицо. Медленно распрямил колени, поднялся.

– Подь сюды.

Мещанин потрусил к ним. Солдат подмигнул Мурину:

– Щас сами увидите.

И к ябнутому, на лице у которого было невинное выражение полного неведения.

– Ты кто таков? – с напускной суровостью осведомился солдат. – Как звать? По какому делу здесь?

Мещанин вытянулся, выкатил грудь колесом, зазвенел:

– Мурин, лейб-гвардии гусарский полк. Хочу расспросить вас о французском театре на Никитской. Я разыскиваю сведения о некой мадам Бопра.

Мурин ощутил странный, умом не объяснимый страх. Точно холодная рука погладила по спине.

– Видали? – кивнул солдат, махнул мещанину: – А терь пшел отсюда. Кыш!

Тот побежал через двор, махая руками, как крыльями:

– Кыш! Кыш!

– Юродивый, – заключил солдат.

Мурин пощипал себя за ус.

– Дохтур грит, мож, со временем отойдет. Башка-то его. Грит, он на почве пережитых бедствий ябнулся. – Покачал головой: – Что война проклятая понаделала.

Мурин тоже вздохнул:

– Да.

– Вы, ваш блародь, стало быть, из лейб-гусар. Изволите проводить вас к господину коменданту?

Мурин чуть было не кивнул. Но вовремя сообразил, что солдат, в отличие от господина коменданта, не посмеет полезть к нему с неудобными вопросами вроде «Вам что за дело?» да «Кто вам эта особа?», а знает наверняка больше. Подчиненные всегда осведомлены лучше начальства.

– Может, и не надобно к коменданту.

Мурин вынул пятак, вложил солдату в ладонь:

– На вот, угостись потом чайком.

– Благодарствуйте. – Пятак исчез в сапоге. Солдат подмигнул: – Может, и на бубличек к чаю?

– Может, – уклончиво ответил Мурин. – Если проводишь меня в камору к этому немцу Шольцу, мне с ним потолковать надобно.

– Так немец этот тю-тю.

– Сбежал? – Мурина охватила досада: упустил!

– Зачем? – Солдат был безмятежен. – Отпустили восвояси. Преступления не нашли.

Слово «преступление» заставило Мурина встрепенуться. Сердце начало гулко отсчитывать удары.

– В чем же его подозревали?

– Казаку-то, что его сюда привел, больно не понравилось, что тот по-русски шустро балаболил. Мол, что еще за немец такой? И зачем при французах в Москве ошивался?

– А сам Шольц что?

– Он давай верещать. Мол, служить на тиятре его обстоятельства принудили. Корку хлеба заработать. Ну, это вам Синицын лучше меня перескажет. Он с ним в каморе сидел и все его зажигательные речи слушал. Позвать?

Мурин учтиво отказался.

– Корку хлеба… – Солдат покачал головой. – Брехня. Хранцузы, грят, ассигнации пучками раздавали. Им-то эти рублики – бумажки. Карман жгут, а тратить некуда, ни лавок, ни рестораций, погорело все. Так хоть в тиятр. Мамзели, которые в том тиятре служили, грят, кто не дуры, те хорошо себе мошну набили. Да и драпанули вовремя. С денежками-то.

Этот новый оборот дела заставил Мурина нахмуриться. Деньги?

– Про ассигнации Синицын мне не говорил, – только и заметил он. – Больше про душу, искусство и такое прочее.

– Ха! Так Синицын балаболит только то, что своими ушами слышал. Немец этот в каморе тоже все про душу и тиятр разорялся. А про денежки ни гу-гу. Про денежки это баба рассказала.

– Какая баба? – У Мурина затеплилась надежда ухватиться за кончик нити.

– А с Кузнецкого Моста. Лавка там у ней до войны была. Ее привели личность этого немца подтвердить или опровергнуть. Ну она и подтвердила. Мол, как же, торгаш он: одеколоны и прочие благовония. Он добро свое вывезти не успел или не смог, тогда от французов прикопал и рядом сторожить остался. Ну тогда комендант его и отпустил. Печься о своем имуществе – это не преступление.

Мурин задумался, составляя в уме услышанное, и не сразу заметил ладонь, деликатно выдвинутую ковшиком у самого бедра. Спохватился, вынул еще монету и опустил в ковшик. Пальцы тут же прижали монету.

– Как звали бабу, не помнишь?

– Чего не помню, того не помню. Извини, ваш блародь. Мне ихние имена все на одно лицо.