Случайная тайна от олигарха

Пышная грудь высоко поднимается над корсажем платья гранатового цвета. Она почти задыхается — настолько взволнована. Неожиданно потеряв последние крупицы гордости, рыжая буквально бросается на Садулаева. Судорожно проводит верх-вниз пальцами по широкой груди. Давид уверенным движением рук останавливает суетливые движения ладоней женщины, перехватывая запястья на одном, из которых красуется золотой широкий браслет.

— Кристин, к чему все это? — на чувственных мужских губах появляется невеселая улыбка, которая совершенно не затрагивает темных глаз. В них не отражается ничего, кроме досады. Он едва заметно морщится, а затем неловко проводит по затылку, из-под бровей глядя на любовницу, которая все никак не хочет смириться с новым очевидным статусом бывшей. — Я тебе ничего не обещал, да и ты замужем. Мы взрослые люди и разумнее будет расстаться добрыми друзьями.

Голос женщины отчаянно дрожит и даже слышатся душащие ее рыдания, когда она, нетерпеливо смахнув слезы, перебивает:

— Женись, раз так надо, но, Давид, только не гони меня. Пусть эта будет женой, родит наследника, а мне… мне и встреч хватит. Милый, я тебя так ждала.

Сердце покрывается корочкой льда. Меня даже мутит похуже, чем как перед проклятой геометрией.

Давид морщится, но, все же, неохотно отвечает:

— Буду честен, дело не в помолвке, — он холодно отстраняет от себя женщину, прежде чем безразлично пожать широкими плечами и продолжить. — Мирьям обручится с Максутом. Они больше подходят друг другу по возрасту. Более того, я совершенно не заинтересован ни в этой помолвке, ни в самой Мирьям Юсуповой.

Что это? Кажется, звон моего разбитого сердца…

Тем временем, Давид складывает руки на груди так, что обрисовываются хорошо выраженные мышцы, и продолжает:

— Извини, Крис, но больше мы не увидимся. У каждого своя дорога, но я благодарен за время, которое ты мне так щедро подарила.

— У тебя просто появилась другая! — пытает рыжая, не сдаваясь до конца. — Так ведь? Я уверена, Давид! Кто она?!

Садулаев молчит, ничего не подтверждая, но и не отрицая. Это так красноречиво.

— Мы не клялись друг другу в верности. Не понимаю, что сейчас за истерики?

Женщина всхлипывает, не зная, что буквально в паре метров разыгрывается драма куда пострашнее. Ведь невыносимо больно, когда тебя покидают детские иллюзии и наступает острое разочарование. Вдребезги разбившиеся мечты, разлетевшись острыми осколками, безжалостно исполосовали все надежды и грезы о настоящей первой любви. У Давида, похоже, полно таких… Кристин! Сминаю в пальцах нежные лепестки, а затем разжимаю ладонь и они, подхваченные легким ветерком, летят в сторону.

— Знаешь, что… — давится слезами Кристина, — желаю тебе полюбить так сильно, что дышать больно! А вот чтобы ОНА не ответила тебе и каплей взаимности!

Срываюсь резко с места, уже даже не беспокоясь о том, чтобы быть не замеченной.

Листья папоротника достаточно чувствительно бьют по нежной коже щек. Пелена слез не дает ничего толком разглядеть. Вот ты какой, Садулаев Давид Мансурович!

Бесчувственный Сатана!

Нет, хуже! Кобель! А с какой легкостью он сказал, что я обручусь с Максутом! Похоже, в отличие от меня, он даже не намерен был рассматривать вариант помолвки. Наверняка, отверг меня потому, что считает недостойным выбором, поскольку я незаконнорожденная Юсупова. «Не заинтересован ни в этой помолвке, ни в самой Мирьям Юсуповой!»

Больно! Обида жжет, как раскаленное клеймо, разъедая все — самооценку, женскую гордость. Впервые мне так сильно кто-то понравился, но так безразлично, не задумываясь, отверг. Всхлипываю от уязвленного самолюбия и первой, но такой сильной, сметающей все на своем пути ревности. Должно быть, глупо ревновать того, с кем даже не знаком? Правда?! Но почему же так горько?

Так тошно… Будто нож в спину вонзили.

Проношусь мимо официантов с такой поспешностью, что один из бедолаг еле успевает отвести полный закусок поднос в сторону. Быстро иду через двор, даже не ощущая, что до сих пор босая. Туфли от Джими Чу, за которые еще вчера я была готова отдать пусть не все, но многое, так и остались забытые в зимнем саду, в который я, более чем уверена, больше ни ногой не ступлю. Когда уже почти отчаялась, замечаю наконец отца.

Он что-то говорит высокому мужчине с рыжеватой бородкой, а когда бросает случайный взгляд в мою сторону, каменеет. Мгновенно отмечает мое осунувшееся зареванное лицо, а когда опускает взгляд на босые ноги, что-то негромко говорит собеседнику. В сторону кустов выращенных мамой с такой любовью желтых лилий стремительно летит окурок дорогой кубинской сигары.

Я стою на месте, обхватив руками свои дрожащие худенькие плечи. Меня еще никто так не оскорблял. В моем саду со своей любовницей в день нашей помолвки! НЕНАВИЖУ! НЕНАВИЖУ Садулаева Давида Мансуровича!

Отец ровняется со мной и, оглянувшись по сторонам, будто боясь привлечь ненужное внимание, берет меня за плечо.

— Что случилось? Тебя кто-то обидел, Мирьям?