Случайные боги. О людях, невольно ставших божествами

В Атитлане существует легенда о том, как для Мама выбирали дерево, которую Тарн пересказывает в своих «Скандалах». Подойдя к одиннадцати деревьям, включая кипарис, гуаву, орнильо и сосну, старейшины спросили, согласны ли они пожертвовать своим телом, но те все отказались. Каждое из них объяснило, что без остатка посвятило себя какому-то другому делу – одно сияло в ночи, пылая в костре, другое шло на изготовление кроватей, из третьего делали музыкальные инструменты. В изложении Хуана Айкота, поведавшего эту историю, они наткнулись на цайтель, то есть коралловое дерево, но у него оказалась «скверная, неприглядная и мягкая древесина», примерно как у бальсы. Обойдя его стороной, они заговорили с гладкой ольхой, которая росла неподалеку. «И вдруг услышали, что коралловое дерево тяжело дышит: ему так хотелось с ними поговорить, что у него из груди чуть не выпрыгивало сердце». Ольха не позволила старейшинам себя срубать, но кипарисовое дерево, в ботанической науке известное как Erythrina corallodendron, буквально горело желанием принести себя в жертву. «Ты что, богоизбранное?» – спросили старейшины в изложении другого деревенского крестьянина. Согласно одной из версий, в этом самом дереве прятался Мам. «Он сам из него выглядывал. Кое-как обтесав дерево, Мама вытащили из него целиком». По словам же Айкота, с каждым ударом мачете дерево кричало: «Ай! Ой! Эй! Ох! Ух! Ай! Эй!» (11) «Ты что, все чувствуешь?» – спросили старейшины. Закончив, они установили идола прямо и сказали: «Как же здорово он выглядит, этот человек, сотворенный из боли».

Я задала Натаниэлю вопрос о том, откуда взялась мысль, что деревянная маска Мама в буквальном смысле похожа на Сохеля и, следовательно, на него самого, о чем, как мне казалось, было написано в его книге. Тарн лишь засмеялся, покачал головой и ответил: «Думаю, тебе показалось, там ничего такого нет». В отеле у меня был собственный, лохматившийся обилием закладок экземпляр «Скандалов». Я внимательно его просмотрела, проштудировала свои заметки, но так и не нашла места, в котором говорилось, что маска похожа на Натаниэля. Однако чуть позже он и сам подтвердил, что нечто похожее где-то действительно было, хотя где именно, тоже сказать не смог. «Впрочем, не исключено, что нам с тобой это просто приснилось», – добавил он. Идея прижилась и осталась на плаву: процесс мифотворчества в режиме реального времени.

* * *

В Фесе я не раз и не два замечала, что посетители за соседними столиками прислушивались к нашим необычным разговорам, пытаясь вычислить, кто мы такие и каким образом там оказались. Тогда мы стали выдавать себя за дедушку и внучку, каждое утро прогуливаясь по лабиринту старого города мимо прилавков со старинными коврами, горами нута и специй; мимо мясников, потрясавших в воздухе требухой; а потом направлялись дальше по маршруту, прозванному нами Улицей улиток, где эти моллюски булькали в котлах готовящегося супа. Проложив по всему земному шару тропинки для этнографов, европейские военные офицеры и империалисты заодно открыли ворота персонажам, в которых теперь превратились мы, иными словами, туристам. Мы бродили в поисках средневековых мечетей и музеев ремесел, без конца попивая мятный чай. Вволю поторговавшись, мы купили два одеяла из верблюжьей шерсти, большое и поменьше. И пять вечеров подряд усаживались на террасе одного и того же кафе, где Тарн излагал следующую часть своей истории – с видом Шехерезады из «Тысячи и одной ночи», если бы та вдруг сделалась антропологом.

Как-то раз мы заметили двух американок из нашего отеля, которые сидели неподалеку от нас, навострив уши и чем-то напоминая героинь романов Пола Боулза. «Могу я задать вам вопрос? – отважилась одна из них спросить Натаниэля. – Кто вы?» От прямого ответа Натаниэль ушел, будто давно поднаторел в этом деле, так и не назвав своего имени.

За несколько десятилетий до этого Натаниэль, на тот момент живший двойной жизнью антрополога и поэта, решил отойти от академической науки изучения человека и отказался от преподавания в Лондонском университете, чтобы полностью посвятить себя стихотворчеству. Эту дилемму, преследующую его всю жизнь, он описывает как борьбу двух ангелов: ангела Созидания и ангела Летописи. Если первого можно по праву назвать независимым, то второму, чтобы делать свою работу, обязательно нужны «доноры информации». Из них двоих более жалкое существование выпало на долю ангела Летописи, ведь ученые очень часто попадают в ловушку своих собственных эмпирических данных, которые только мутят воду. Мы говорили о том, что ангел Летописи, вынужденный полемизировать с пантеоном антропологов (13), возвысившихся до ранга богов, должно быть, стал большим скрягой.