Случайные люди (СИ)

Мастер кивнул и окунулся целиком. Волосы его плавали в воде, извивались, как тонкая лапша в кипятке.

Он вынырнул, отфыркнулся и сказал вдруг:

— Благодарю вас, леди. Это было приятно — напоследок.

— Ну, ну, не надо так мрачно. Лучше скажите, все эльфы… глядят в обе стороны?

— Что?

— Пьют из двух кубков? — я сделала похабный жест бровями. — Не против и стрелы, и зеркала? Опыляют и тыквы, и огурцы?

Когда Мастер понял, он смеялся так, что вода плескала на пол, и просил еще. Я вспоминала и придумывала эвфемизмы к "пасти и жеребцов, и кобылиц", пока не иссякла фантазия.

Мастер утер слезы, выдохнул и сказал дрожащим голосом:

— Кому и стоило заняться стихосложением, так это вам, леди. — Выдохнул еще раз, мотнул головой, отодрав от спины влажные волосы. — Отвечая же на вопрос: да. У нас считается здравым желать кого-то потому, что нравятся его мысли и дух. Тело… вторично.

Я кашлянула и, поскользнувшись два раза, встала, перевалилась через край бадьи. Жарко. Вода горячая. Вот и румянец. Ничего такого.

На улице, когда мы, нагруженные бутылками, выбрались наружу, было совсем темно. Носился беспокойный, полный подвывания и треска ветер, качал кусты и траву. Мастер втянул голову в плечи и сказал идти быстрее.

Мы вышли на улочку, что вела к площади, я между домов заметила, что в окнах магистрата поблескивает свет. Тепло воды и приятного занятия быстро из меня выходило, его уносил стылый ветер, который налетал теперь порывами, и вой усиливался, словно дирижера слушался и хор, и группа сценических эффектов. Я обрадовалась этому чувству: все ненастоящее. Все — театр, и все понарошку. Даже если что-то случится с этими людьми (и нелюдьми) — ничего, это все мне видится.

Ветер трепал наши волосы, мы шли торопливо, как могли, боялись споткнуться и грохнуть бутылки: единственное наше оправдание. Мастер, ругаясь под нос, не стал обходить чашу фонтана, а взобрался на край и пошел по нему, наступая на веревки вьюна.

Не следовало, наверное, подумала я. Влипать. Даже если все окончится хорошо. Для меня хорошее окончание — это прощай местное безумие, здравствуй дом. Мой счастливый финал не включает никого больше. Так что и не надо бы привыкать.

Не будь размазней, сказала я себе. Первый раз, что ли? К тому же, Мастер прав, и в обстановке войны и чертовщины, когда выворачиваются наизнанку самые жизнь и смерть, любая радость может быть "напоследок".

— Вы помирать, что ли, собрались? — недовольно спросила я его в спину.

— Всеми силами буду этого избегать, — пробормотал Мастер. Его нога запуталась в траве, он дергал ее, стараясь не потерять башмак.

Снова налетел ветер, над головой грохнуло так, что я аж присела.

— Ч-что это?

— Это, леди, гром. Не бойтесь. Когда начнется настоящая гульба, вы ни с чем ее не спутаете.

Спасибо. Утешил.

Здание магистрата от недолгого присутствия нашей компании сделалось жилым. На чистой кухне (намного более чистой, чем я ее оставляла) хлопотала Полла и грелся, протянув руки к очагу, сэр Эвин. Он хмуро оглядывал нас с минуту, как полковник каких-нибудь секретных служб разглядывает потенциальных предателей родины. Потом, когда мы выставили бутылки на стол, долго принюхивался. Кажется, не пахло, проясняющее голову заклинание Мастера работало и в эту сторону. Очень удобно, только у меня начало колоть печень. Мастер шепнул, что это ничего страшного, пройдет. Мы пили не так много. А бывали и люди, которые вливали в себя полбочки, приказывали отрезвить и выпивали вторую половину. И умирали потом.

Спасибо, утешил — дубль два. Я потерла правый бок и решила помочь Полле, пока сэр Эвин, бросая в мою сторону еще более грозные, чем обычно, взгляды, поволок Мастера отчитываться перед королевой, где мы шатались и кто позволил отсутствовать так долго.

Он прихватил с собою одну из бутылок, и я знала, что все будет в порядке. Победителей не судят, добытчиков сокровищ не судят тем более.

— Вы пропустили обед, — сказала Полла, обстукивая о край котла большую деревянную ложку. — Нужно теперь подождать, пока сготовится.

Я почувствовала, что чудовищно голодна. Жалобно, как могла, попросила остатков. Полла сочувственно ответила, что остатки все подъели, она хотела сохранить, но у нее изъяли.

— Какая несправедливость, — пробормотала я.

Полла поддела ложкой и шлепнула в миску большие костистые куски… чего-то. Кого-то.

— Если это не уронит вашего достоинства, — сказала она смиренно, — отделите кости, покорнейше прошу.

Я усмехнулась. Знаю я этот смиренный тон, таким лучше всего поддевать. А глаза хитрые-хитрые. Полла поправила рукав рубахи и отвернулась.

— Я не белоручка, — сказала я. Приняла миску с исходящими паром деталями некоего животного и поискала глазами нож. — Я не единожды это доказывала. Так что не уронит. В честном труде достоинства больше, чем в том, чтобы охранять маникюр.

Полла не поняла. Слова "маникюр" Осенняя (как я теперь знала) речь в себе не содержала. Я заменила его на "белизну рук". Полла подала мне нож и сказала тихо, что люди благородного сословия говорят так иногда. А те, кто работает по-настоящему тяжело и честно, чаще всего воздерживаются.