— За трезвый взгляд на жизнь, леди, — и выпил. В глазах у меня посветлело, в голове мгновенно, вспышкой, прояснилось. Я оглянулась. Никого в таверне, конечно, не было, кроме меня и Мастера. Я потрясла головой. Собственные слова все еще звучали в ушах. Много сердитых цветистых слов непонятно к чему.
— Вы были правы, — сказала я смущенно. — Забористая штука.
Мастер кивнул, спросил:
— Что это за слово?
— Какое?
Он с третьей попытки выговорил что-то похожее.
— Мудак? А-а, — протянула я, почесав переносицу. — Хорошее словцо, сочное, но как бы вам это объяснить. Человек такой, глупый и подлый. Происходит от названия некоторых… гм… мест мужского организма.
Он поднял брови, потом выговорил что-то певуче. Пояснил:
— Это на Весенней речи. Эльф, который слушает совета своих золотых бубенцов.
Мы немедленно выпили за дружбу народов и народов же взаимопонимание, и я пошла умыться.
Ведро стояло на краю колодезного сруба, полное наполовину. Я зачерпнула ладонями, плеснула в лицо, потерла. Плеснула еще. Где-то далеко ухало и подвывало, капли падали с меня на лопухи с увесистым стуком. Я пригладила волосы влажной рукой, оглянулась. Почудились шаги по заднему двору… или не почудились? Я шмыгнула обратно в таверну. Мастер сидел на торце стола, дергал пробку одной из бутылок, морщился, с короткими вспышками сжигал оставшуюся на пальцах пыль — и был сосредоточенный и даже красивый. Острое ухо торчало из волос и совсем его не портило, а добавляло сладкого удивления необычным. Я почувствовала, как благодарность растет в недрах организма и вот-вот съест меня совсем. Они все неплохие и даже добрые ко мне, случайные мои спутники, но никто из них не догадался просто вот так посидеть и послушать, самому пооткровенничать и никуда не спешить. Если с кем-то тебе не хуже, чем с самой собою наедине, то это что-то да значит. Благодетели, защитники — это здорово и в таком страшном мире — насущно, но друг — первейшее требование живой души.
Я сказала себе не обольщаться, потому что это одноразовое мероприятие, и зачем бы я была ему нужна, Мастеру, который хочет все бросить, людей и королевства, и жить свою отдельную жизнь?
Я потопталась на пороге еще, не зная, что сказать. Кашлянула. Мастер опустил бутылку, пламя разгорелось ярче, осветив мой угол.
— Красиво звучит, — сказала я неловко. — Осенняя речь, Весенняя… Почему их назвали так?
— Весенняя означает возрождение, — сказал Мастер, отставил бутылку. — Осенняя, соответственно, умирание. Либо начало и конец. Либо рассвет и закат, как вам будет удобно.
— Красиво, — повторила я. Подошла на несколько шагов. Мастер оттолкнулся от стола, встал, и мы снова были одного роста. — Означает вечную гармонию и бесконечность природы?
Он усмехнулся.
— Когда народы стали смешиваться, мудрые думали, что это будет конец, закат державы и культуры. Потому то, что получилось от взаимовлияния языков, стали называть Низкой речью, или Осенней. Произносить надобно с шипением. — Он выговорил, чуть не плюясь. — Купцы и морские разбойники подхватили сами про себя в шутку, а потом и прижилось.
— Поэтично получилось, — сказала я.
Мастер дернул острым плечом.
— Поэтично или нет, но сам диалект звучит как коверканье языка. Натащили людских слов… например, "синий".
— Что не так с синим?
— У нас было слово для синего! — Он приоткрыл губы, выдохнул певуче. Слово и впрямь было красивое. — Зачем было брать чужое?
"У нас", ха. Блудный сын эльфийского народа.
Мастер говорил еще. Про то, что на Осенней речи говорят эльфы побережий, испорченные людьми, а Весенняя речь — язык восточных холмов. Осеннюю речь придумали торговцы шелком, рабами и серебром, а люди переняли ее в полном объеме уже после. Долго перенимали, поскольку люди только плодятся быстро, а учатся медленно. На Осенней речи теперь говорят при дворах всех королевств и пишут законы и историческое сочинения. Весенней речью написаны стихи и заклинания.
Он горячился и делал руками резкие жесты, лицо его прибавило красок (или это так расцветило догорающее в чаше масло), а глаза были теперь черные с рыжими искрами. Я взяла его за камзол на груди. Мастер тут же замолк.
От него пахло фруктами и шишками, но только чуть, а больше — колодезной застоявшейся водой и дымком. Обычно после выпивки целовать противно, а тут…
Я не успела объяснить, что не имела в виду ничего эдакого, а поддалась порыву дружеских чувств и благодарности за общение, как Мастер придержал меня за затылок — мягко, но настойчиво, и отстраниться не дал.
Когда губы его переместились на шею, а мои руки — ему на спину, я вспомнила, что нас, вообще-то, ждут.
— Подождут, — пробормотал Мастер в кожу под ухом. От горячего его дыхания и голоса по всему телу прошла сладкая волна. — Мы принесем выпивку. Нам не станут предъявлять никаких претензий.
Я решила, что отдать ответственность полезно и приятно, и если что, виноват пусть будет он. Запустила руки в волосы, шелковистые, но спутанные. Сама не заметила, как стала разбирать их, распутывать прядки, а Мастер шумно дышал, стискивал платье у меня на пояснице и тихо стонал мне в плечо, когда я задевала уши.