Случайные жизни

Родственники? Да, правда, родственники там живут: сестра моего непутевого прадеда Берке уехала с мужем и детьми в Палестину еще в 1923-м. Они там расплодились, у меня множество кузин и кузенов в Иерусалиме и Тель-Авиве со странными именами: Леора, Лиат, Ехуд, Орин. Мы с ними раньше переписывались. И что?

– Ну? – заговорщически кивнув мне, снова заулыбался Валерий Павлович. – Едем?

– Едем? – переспросил я, пытаясь уяснить происходящее. И от неожиданности задал совершенно дурацкий вопрос: – И вы тоже?

– Нет-нет, что вы! – громко, почти выкрикнув, отодвинулся подальше вглубь начальственного кресла Валерий Павлович. – Мы – остаемся у себя на родине.

Я вообще не очень быстро соображаю. А в этот момент меня совсем застопорило; сидел и думал – что делать, что сказать.

Совершенно не ожидал такого поворота: ехал быть арестованным, а тут – эмиграция. И никаких мыслей – в голове гулкая светлая пустота.

Валерий Павлович меня не торопил, ждал ответа.

– А если откажусь? Если я хочу остаться?

– А зачем, Олег Эдвардович? – поинтересовался мой собеседник. – Законы наши вы исполнять отказываетесь, стало быть, рано или поздно снова сядете. Раньше, по молодости, этот срок вам – как медаль на шею: проявили героизм. А теперь у вас семья, ребенок. Подумайте о них тоже: вы в тюрьме, а они что? Так и будут за вами по Сибири ездить?

Он подождал, давая мне время представить последствия.

Затем продолжил:

– В Москву вас, конечно, не пустят, по специальности работать вы не сможете, и что остается? На случайных работах перебиваться? Вагоны грузить? С вашим-то здоровьем?

Вагоны я, кстати, никогда не грузил. Баржи на Чулыме разгружал – было. А вагоны – никогда. Значит, имеются у меня впереди еще невзятые высоты.

Мой друг диссидент Кирилл Попов примерно в это время, как и другие диссиденты, тоже освобожденный из пермского лагеря, рассказывал мне впоследствии о таком же разговоре при освобождении: его ознакомили с Указом президиума Верховного Совета, затем подсунули бумажку – отказ от дальнейшей противоправной деятельности. Кирилл не согласился, ему предложили эмигрировать. И объяснили все про его дальнейшую жизнь в СССР в случае отказа.

Кирилл им не поверил. И жизни этой не испугался. Остался, вышел из лагеря и… потерялся: все, против чего он раньше боролся, сыпалось само собой. Все, что раньше было запрещено, теперь печатали в газетах и журналах, и ответственные государственные люди говорили это с высоких трибун. Получалось, что вроде как Кирилл победил советскую власть и наступила новая жизнь, но места ему в этой жизни не было: миссия его закончилась, потому как власть эту миссию у него украла. А ничего другого он делать не хотел. С этой пустотой он и остался наедине. И другие советские диссиденты вместе с ним оказались на периферии политики, на окраине общественной жизни. Время востребовало других людей. Время Сахарова, только начавшись, уже стремительно летело к концу. Наступало – по определению Петра Авена – время Березовского.

Ничего этого мы тогда знать не могли. И не знали. Потому каждый решал за себя. А кто семейный, решал и за семью. Это решение и ждало меня в залитом снежной белизной за окном казенном кабинете.

– Я должен посоветоваться с женой. Это слишком серьезный шаг – навсегда уехать. Мне нужно время.

Валерий Павлович посмотрел на меня с недоверием. Ухмыльнулся.

– Олег Эдвардович, вы в чем пытаетесь меня убедить? Что ваша жена, которая поехала за вами в Сибирь, откажется с вами эмигрировать? Вы это серьезно?

Он был прав: Алёна поедет за мной куда угодно. А теперь не только за мной, а со мной. И с Машей.

– Принимайте решение, Олег Эдвардович, – повторил Валерий Павлович. – Вы же теперь взрослый человек. Семейный. Мы рекомендуем вам эмигрировать. Настоятельно.

В голове – пустота. И в этой пустоте – строчки Бродского:

Мне говорят, что нужно уезжать.
Да-да. Благодарю. Я собираюсь.
Да-да. Я понимаю. Провожать
не следует. Да, я не потеряюсь.

Ах, что вы говорите – дальний путь.

Какой-нибудь ближайший полустанок.
Ах, нет, не беспокойтесь. Как-нибудь.
Я вовсе налегке. Без чемоданов.

– Хорошо, – сказал я. – Едем.

– И правильно, Олег Эдвардович, – снова заулыбался Валерий Павлович. – Между нами: правильное решение. Построите новую жизнь, вы же молодой…

Он еще много чего говорил – подбадривал, объяснял, что нужно будет заполнить анкеты на выезд и подать во владимирский УВИР, звонил в этот самый УВИР, что-то с ними согласовывал. Давал указания.

Я его не слушал. И не слышал. Я смотрел на снег за окном – светлый и легкий. Солнце зашло, и в мире остался только снег.