Случайные жизни

Она явно гордилась Алёниным упрямством – близкая ей самой черта. Кроме того, мне стало ясно, что мама знала Алёну лучше, чем я. Да и не удивительно: наш с Алёной роман длился чуть больше месяца, а она прожила с ней целый год.

Вернувшись в камеру, я написал Алёне письмо и передал его через конвоира своему следователю Круглову, приписав на отдельном листке: “Сергей Борисович, пожалуйста, передайте это письмо Алёне Фадеевой”. В письме я с неопровержимой, как мне казалось, логикой объяснял ей, почему она не должна ехать за мною в ссылку, что никакого будущего я предложить не могу, и посему лучше для нее постараться забыть обо мне как можно скорее и налаживать свою жизнь. В таком вот благородно-героическом духе. Я благодарил ее за любовь и поддержку и т. д. и т. п., все очень разумно, убедительно и последовательно. Если б я получил такое письмо, обязательно послушался бы.

В начале ноября мне принесли в камеру определение из Управления исправительно-трудовых учреждений, в котором сообщалось, что я буду вскорости этапирован на место прохождения ссылки в Асиновский район Томской области.

На следующий день меня неожиданно “выдернули” из камеры, что было странно: оба свидания с родственниками уже состоялись, больше мне не было положено – куда?

В крохотной комнате в уже знакомом мне коридоре “свиданки” меня ждал Сергей Борисович Круглов. Он пришел попрощаться. Я, признаться, очень ему обрадовался, да и неудивительно: мы провели в тесном общении целый год, говорили и спорили о множестве интересных вещей – суть демократии, особенности российского государственного установления, исторический детерминизм, права человека, литература, наконец. Я, как не странно, чувствовал к нему симпатию: человек он был честный, абсолютно убежденный в правоте своего дела, но при этом готовый выслушать аргументы оппонента. Я знал, что он женат, у него маленький ребенок и что он хотел стать военным летчиком, как его отец, но не прошел медкомиссию, после чего пошел на юрфак. Он также рассказывал, что его дед был чекистом и работал еще с Дзержинским. Вот и говори, что генетика – лженаука.

Много лет спустя Валерия Ильинична Новодворская рассказывала мне, что в 1991 году она проходила по очередному делу об антигосударственной пропаганде и ее дело вел Круглов. Он вызвал ее сразу после августовского путча ГКЧП и сказал: “Валерия Ильинична, не бойтесь: мы вас им не отдадим”. Вот так.

Мне Круглов ничего подобного не сказал, но всячески пытался поддержать, что, мол, ссылка – не лагерь, что я увижу, как на самом деле живет тот самый народ, который я так рьяно брался защищать, что жизнь длинная и все наладится. Я выслушал, поблагодарил и спросил, передал ли он мое письмо Алёне. Он заверил меня, что передал через приемную часть тюремной администрации.

Мы распрощались, и я вернулся в камеру.

Оставшиеся до этапа дни я провел в каком-то вязком вакууме ожидания: вроде я уже был и не в Лефортове. Мой сокамерник Виктор проявил глубокие знания сибирской жизни, рисовал на листочке странные приспособления для обогрева в холода и давал множество полезных советов. Я слушал, но не слышал.

Первый раз со дня ареста я думал о будущем. До этого я был настолько занят настоящим – стратегией поведения на следствии, познанием тюремного быта, жизнями тех, с кем меня свела тюрьма, что ни разу не задумался о том, что ждало меня за дверями Лефортова. Что за Томская область? Что я буду там делать? Как я буду работать на лесоповале? Какие там живут люди? И чем они там живут? Я был московский юноша, проведший всю свою жизнь в небольшом и уютном пузыре творческой элиты, а тут – Сибирь. Настоящая, а не на книжных страницах.

Все, что я знал, за исключением годового тюремного опыта, я знал из книг. Оттого я решил нырнуть в знакомую мне среду обитания и заказал в лефортовской библиотеке “Сибирские рассказы” Короленко. Я читал их когда-то давно и теперь решил перечитать и подготовиться к новой, сибирской жизни – по книжке, естественно.

Мне не успели ее принести: перед обедом в среду меня “дернули” на этап. Началась новая жизнь – без литературы.

Жизнь пятая Особо опасный 1983

Спецэтапом идет эшелон из столицы в таежные дали…

Эта строчка – из тюремной песни:

Чередой, за вагоном вагон,
С мерным стуком по рельсовой стали
Спецэтапом идет эшелон
Из столицы в таежные дали.
Здесь на каждом вагоне замок,
Две доски вместо мягкой постели,
И, укутаны в синий дымок,
Нам кивают угрюмые ели.

Все, в общем, похоже. Только ели нам не кивали. А если и кивали, то мы того знать не могли: в “столыпине” нет окон.

Понятное дело – песня. С елями – оно красивше.