Случайные жизни

– Да хули ты меня в тюрьме тюрьмой пугаешь, начальник! – весело заорал мой новый товарищ. – У меня сроку – пятнадцать и два “крытки”. Ну чего ты мне сделаешь? В ШИЗО “закроешь”? Ебал я твой ШИЗО: я по жизни – “отрицалово”!

И правда – чего? У мужика два года “крытки” – чего ему бояться? По автозаку пронеслась волна уважительного, почтительного гула.

“Крытка” – “крытая” тюрьма – специальный вид наказания, когда заключенного ввиду отягчающих обстоятельств совершения преступления приговаривают к отбыванию части срока в помещении закрытого типа, то есть в тюрьме, а не в лагере. Также в “крытую” отправляют из зон за злостное нарушение режима. Условия там самые строгие, и Златоустовская “крытка”, например, славилась тяжелым режимом и ментовским беспределом на всю страну. Сидя в Лефортове, я слышал множество рассказов от рецидивистов, хорошо знакомых с тюремным бытом, о “крытых” тюрьмах: травят собаками, избивают, привязывают на “решку” – на решетку – и обливают холодной водой (это называлось “Карбышев”) и т. д. Голод стоял такой, что зэка играли “на кровку”: проигравший “порол” вены, сцеживал кровь в кружку, и ее поджаривали на “факеле” из газеты или картонке, а потом ели: глюкоза. И вот рядом со мной – в соседнем “стакане” – сидел арестант, которому все это предстояло. И веселился, от души смеясь над угрозами конвоя.

– Два “крытой”? – переспросил я. – За что страдаешь, земляк? Какая статья?

– У меня статей – хуева туча! – весело сообщил хриплый. – У тебя срок какой?

Я сказал.

– Ну, год и на “параше” просидеть можно, – ободрил меня хриплый. – А ссылка – это почти воля. Я – Володя Матрос. Не слыхал?

– Молчад висе, – поучаствовал в нашей беседе конвоир. – Не положено.

Правильно и почти без акцента ему удавалось только “не положено”. Видно, часто произносил.

Но разговор и так прекратился: автозак остановился, и совсем близко стали слышны крики конвоя и срывающийся лай овчарок.

Мы прибыли на погрузку.

Погрузка

Заснеженное пространство меж железнодорожных путей, сверху тускло горят фонари, поземка, снег кружит белым вьюном в свете фар запаркованных автозаков. Рельсы, рельсы, рельсы, вагоны, вагоны, вагоны… И по щиколотку в снегу на корточках сидит этап: заключенные по пять в ряд. По периметру – конвой с собаками; чуть притравливают, чтобы зэка не расслаблялись.

Перекличка:

– Ананьев!

– Иван Иванович, 1 января 1950 года рождения, статья 108-я, часть 2-я, осужден Бабушкинским районным судом города Москвы к десяти годам строгого режима.

– Баранов!

– Петр Петрович…

И так весь этап – в алфавитном порядке. Имена, статьи, срокá.

Мне неудобно сидеть на корточках: на спине тяжелый рюкзак, рядом на снегу – еще один. У всех зэка – легкие “сидорá” – вещмешки.

Ноги затекают.

– Григорьев!

– Семен Семенович…

Я – крайний слева в своей “пятерке”. Ищу глазами Володю Матроса – который он? Все зэка выглядят одинаково: черные или темно-синие телогрейки – “бушлаты”, у всех – шапки-ушанки, лиц почти не видно.

– Иванов!

– Александр Александрович…

Понимаю, что сейчас под своим рюкзаком шлепнусь задом в грязный снег, и решаю проблему: сажусь на второй рюкзак. Теперь я возвышаюсь над этапом: удобно, все видно, и сидеть мягко. Соседние зэка косятся на меня, таращат глаза, но молчат.

– На корточки, блядь, быстро сел обратно!

Оглядываюсь: круглолицый парень с детским лицом под ушанкой со звездой, на поводке рвется черная овчарка. Какая ему разница?

– Гражданин начальник, мне с тяжелым рюкзаком сложно на корточках. Так удобнее.

Логично вроде бы. И, главное, какая ему разница?

Изумление на лице конвойного: смотрит на меня с недоверием – правда ли я сказал такую глупость? Или ему послышалось?

Хочу его успокоить:

– Да я не убегу никуда, просто так сидеть удобнее.

Парень делает шаг ко мне, приотпустив поводок. Овчарка бросается и вцепляется мне в плечо. Больно даже через ватник.

Конвойный бьет ногой по рюкзаку, на котором я сижу:

– Быстро на корточки, урод! Сел на корточки, как положено!

Зэка в моем ряду смотрят перед собой: их это не касается.

Зэка впереди не оборачиваются: слушают свои фамилии:

– Николаев!

– Николай Николаевич…

Сползаю с рюкзака на снег.

– На корточки, блядь! На корточки сел!

Собачья морда лязгает зубами у моего лица. Первый раз в жизни не люблю собак: они – не друг человека. По крайней мере конвойные овчарки. Сажусь на корточки, сгибаюсь под рюкзаком, опираюсь локтем на второй рюкзак. Конвойный – парень лет девятнадцати – отступает на два шага назад, дергает за собой рвущуюся порвать меня овчарку.

Слушаю перекличку.

Наконец-то:

– Радзинский!

– Олег Эдвардович, 11 июля 1958 года рождения…

Закончив перекличку, начальник поездного конвоя читает “молитву”:

– Граждане заключенные, в ходе следования колонны соблюдать порядок движения в “пятерках”, не переходить из ряда в ряд. Шаг вправо, шаг влево считается попыткой к бегству…

Нас гонят в “столыпин” – по “пятеркам”. Еле залезаю по высоким ступенькам со своими рюкзаками, сзади подгоняет конвой с собаками.

На площадке – конвоир со списком:

– Фамилия?

– Радзинский.

Конвоир находит меня в списке:

– В “тройник”!