Случайные жизни

Другой конвоир – с совершенно плоским лицом и щелочками глаз под ладно сидящей армейской ушанкой – кивает мне: “Пошли”.

Идем по вагонному коридору, окна забраны решетками, свет фонарей еле проникает в вагон. Справа – купе без окон на четверых, забитые доверху заключенными, сидящими на трех полках справа и слева и на полу в проходе. Их человек по двадцать в каждом купе. Как они там все уместились?

Жизнь сегодня добра ко мне, потому что тут же получаю ответ на свой вопрос: передо мной два конвойных загоняют зэка в купе дубинками.

– Быстро, блядь, уроды, быстро, быстро, сейчас собак пустим, все, блядь, поместитесь!

– Начальник, тут некуда…

– Молчать, блядь! Быстро зашел в купе!

Дубинкой по голове, и, действительно, все поместились: не обманывал. Купе закрывают, вместо двери – решетка.

Конвойные поворачиваются ко мне:

– Куда его?

– В “тройник”, – сообщает мой сопровождающий.

– Пошел!

Меня загоняют в купе с тремя полками слева. Это, собственно, половина купе, разделенного стенкой на два. На нижней и средней полке сидят по одному человеку – просторно. Значит, меня везут спецэтапом. Почему?

– Здорово, зёма! – высоким хриплым голосом приветствует меня сидящий на средней полке стриженый мужик лет тридцати пяти. – Это не с тобой меня в автозаке везли?

Володя Матрос. Я отчего-то думал, он моложе. Второй заключенный в полосатой зэковской робе – “полосатик”, или “особняк” – особо опасный рецидивист. Тонконосый, с худым резким лицом – кавказец. Ему около пятидесяти, смотрит на меня без интереса.

Здороваюсь с ним. Он кивает, протягивает руку наверх. Матрос передает ему прикуренную папиросу. Понятно, кто главный.

Значит, “иду” спецэтапом. Странно. Но интересно. Залезаю на третью, верхнюю полку, пристраиваю рюкзаки.

– Куда тебе два “сидора”? – интересуется Матрос. – Чего везешь?

Объясняю, что “иду” в ссылку, мать передала теплые вещи – в Сибирь все-таки еду.

– Курево есть? Чай? “Колеса”?

Достаю пачку “Явы”, передаю Матросу: нужно установить отношения, ехать-то вместе.

– С фильтром?! – восхищается Матрос. Он тут же открывает пачку, выбивает себе восемь сигарет и, наклонившись, передает пачку пожилому кавказцу. Тот молча прячет ее в бушлат.

– Чая нет.

– Хуево, земляк, – весело сообщает Матрос. – С чайком веселее. Ничего, сейчас братва “ноги прикупит”, и нас “подогреют”. Тут все одно – хуй почифиришь, но, может, “колесами” разживемся.

“Прикупить ноги”, как я выучил в Лефортове, означает подкупить конвой, чтобы они передали что нужно кому нужно. Неужели после того, как эти конвоиры травили нас собаками и били, они, хоть и за деньги, будут принимать от зэка посылки друг другу? Трудно поверить.

Мало я тогда понимал про тюремную жизнь: конвой – тоже люди. Хоть служба и пыталась сделать из них нéлюдей.

А люди хотят денег.

“Столыпин”

Мне не повезло: пока я сидел в Лефортовской тюрьме, Андропов, став генеральным секретарем, сместил Щёлокова с поста министра внутренних дел и поставил на его место своего человека – бывшего председателя КГБ генерала Федорчука. Ему было поручено навести порядок в МВД и в относящемся к данному ведомству ГУИТУ – Главном управлении исправительно-трудовыми учреждениями. И Федорчук постарался выполнить наказ партии и правительства.

Не то чтобы при Щёлокове советские лагеря и тюрьмы были санаторием: там царил зверский беспредел в типичном для страны сочетании с полной коррумпированностью персонала. Зэка побогаче, чьи родные могли заплатить “хозяину” взятку, были или освобождены от работы и проводили полсрока “на больничке”, или получали необременительные должности, и охрана с большим энтузиазмом торговала спиртным и наркотиками, а спецчасть, отвечавшая за исполнение режима, с таким же энтузиазмом закрывала глаза на переданные с воли копченую колбасу, шоколадные конфеты и прочие запретные яства советской жизни. Были деньги – в тюрьме и зоне можно было жить. У кого денег не было – сидел на “пайке”, на “положенке”. И вкалывал, выполняя норму за всех.

Так же, собственно, жила и воля: тюрьма была слепком с жизни общества. А может, общество было слепком с тюрьмы. Пойди разбери.