Случайные жизни

Меня завели в маленький боксик и выдали со склада вещи, принесенные мамой; когда я увидел два огромных рюкзака, понял – беда. Но понял не до конца, оттого что не знал, каково в этапе. А в этапе, как показала практика, лучше налегке.

Вэвэшный конвой “принял” меня у лефортовского караула. Солдат было трое, старший – наследник блоковских скифов с “раскосыми и жадными очами” – посмотрел на этапный запечатанный конверт с именем, датой рождения, статьей, сроком и наименованием суда, вынесшего приговор, и приказал мне повторить написанную на нем информацию. В этапе это делается каждый раз при погрузке в “столыпин” и выгрузке из “столыпина”, при смене конвоя и при доставке в очередную тюрьму. А также при утренней и вечерней поверке “в ходе этапирования”.

Конвой называет твою фамилию, и ты сообщаешь о себе:

– Радзинский!

– Олег Эдвардович, 11 июля 1958 года рождения, статья 70-я, часть 1, осужден Московским городским судом к одному году строгого режима и пяти годам ссылки.

Внимательно посмотрев на мой конверт, конвойные неожиданно решили надеть на меня наручники, да еще и “в положении сзади”. Я пытался объяснить, что тогда не смогу нести два огромных рюкзака, поскольку и с нескованными руками не знал, как их унесу. Вмешались родные лефортовские, спросили, в чем дело, и вэвэшники показали им что-то на конверте. Лефортовские контролеры покачали головами, пошептались, затем и те, и другие ушли, оставив меня запертым в боксике с моими рюкзаками.

Прошло минут двадцать, дверь открыли, и появился знаменитый лефортовский корпусной Василий Иванович, окруженный тремя вэвэшниками и двумя лефортовскими конвоирами.

Он посмотрел на рюкзаки, на меня, затем на конверт в руках у “скифа”, причмокнул и сказал:

– Значит так, хлопцы: мы его сами посадим в автозак, а вы его там “примите”. Тогда до погрузки Радзинский – наша ответственность. За нами числится.

“Скиф” помотал головой:

– Товарищ капитан, никак нельзя: нам положено “принять” заключенного в следственном изоляторе.

– Ты меня, блядь, не учи, чего положено, я тридцать лет без малого служу, – сообщил Василий Иванович. – Молод еще меня учить. Я тебе сказал, как сделать нужно, а не хочешь – ебись в рот: надевай ему “браслеты” и тащи его рюкзаки сам.

Вэвэшники переглянулись, пошептались, и “скиф” кивнул:

– Так точно, товарищ капитан. Тогда мы его “примем” перед погрузкой.

После чего вэвэшники быстро ушли, оставив меня наедине с лефортовским конвоем.

Что все это значило? Я тогда не понял, и никто мне ничего не сказал. А жаль.

Так, с двумя огромными рюкзаками, под сочувственные взгляды лефортовских конвоиров я вышел на волю – в тюремный двор. Здесь у огромного автозака нас снова встретил вэвэшный конвой с моим этапным конвертом, будто мы никогда до этого и не виделись.

И все по новой:

– Радзинский!

– Олег Эдвардович, 11 июля 1958 года…

Затем я забросил рюкзаки в автозак, запрыгнул сам и увидел сидящих на лавках вдоль стенок заключенных. Я было собрался сесть рядом, но конвоир открыл дверцу “стакана” и запихнул меня внутрь узкого цилиндра. А за мной и один из рюкзаков. Там было тесно даже сидя на маленькой холодной лавочке. Я подложил под себя шапку, фургон качнулся и, сделав остановку у лефортовских ворот, медленно поехал по московским улицам, которых – как и песенные ели – было не видать.

Мы заезжали в разные тюрьмы забрать других этапных, но я никого видеть не мог, потому что сидел в “стакане”. Конвой строго запретил заключенным со мной разговаривать, да те и не пытались, а тихо шептались о своих бедах.

Так продолжалось, пока в одной из московских тюрем конвой не принял еще одного “особо опасного”, и его тоже запихнули в соседний “стакан”.

– Слышь, в “стакане”! – заорал он неожиданно высоким и притом хриплым голосом. – Откуда, земляк?

– Молчад, биляд! – приказал голос конвойного с сильным кавказским акцентом. – Не разговоры здес! Не положено!

– А что положено – то ебут, начальник! Оно ж лежит! – хриплый голос весело проинформировал проходящего службу во внутренних войсках бойца – на случай, если у того были сомнения. – Браток, ты откуда? Где “чалился”?

– Из Лефортова, – отозвался я.

– Из Лефортова? Еби мой хуй! “Комитетовский”? Шпион, что ли? Масть какая?

И вправду – какая у меня масть? “Вор”? “Мужик”? Ну уж точно не “сука”.

– Диссидент, – сообщил я своему невидимому соседу. – 70-я, часть 1-я.

– Молчад, я говорид, – вступил в беседу конвоир, но как-то менее убедительно: возможно, ему тоже хотелось знать, кто я такой.

Наступила тишина. Судя по всему, народ в автозаке осмысливал полученную информацию.

– Досиде… Что за статья такая? – наконец откликнулся хриплый. – Я с “малолетки” “чалюсь”, а такой статьи не слыхал. Братва! – обратился он к остальным обитателям автозака. – Что за 70-я, знает кто?

Ропот голосов – глухой, как шелест морского прибоя по гальке, – дал понять, что братва незнакома с этой частью УК РСФСР.

– Антисоветская агитация и пропаганда, – пояснил я и, подумав, добавил: – Политика.

– Молчад, разговор прекратид, – почти попросил голос конвоира. – Оба наказаний будед.