Случайные жизни

– Какие прете-е-ензии?! – удивленно протянул старлей. Он ткнул в конверт огромным толстым пальцем, показав на что-то стоявшему рядом сержанту: – СНК, полоса красная. А то мы не знаем.

Оба – Дато и Матрос – повернули головы и посмотрели на меня с новым интересом. Да и было чему дивиться.

СНК?! Я?! Почему?!

Нужно разъяснить ситуацию: пометка “СНК” и красная полоса на этапном конверте означали, что данный заключенный “склонен к нападению на конвой”. Таких перевозили с особой осторожностью – спецэтап, усиленный конвой и прочие знаки отличия. Но при чем тут я? Какой я СНК?

И тут я вспомнил.

После вынесения приговора я ждал на скамье подсудимых за невысоким барьером, пока присутствовавшие на суде покидали зал. Привезенные на суд советские граждане-алкоголики, осудив мою противоправную деятельность гулким ропотом и отдельными патриотическими выкриками, устремились к выходу, мой отец задержался, сказав что-то ободряющее, а мама, поравнявшись со мной, неожиданно перегнулась через разделявший нас барьер, обняла и поцеловала меня.

Один из стоявших рядом конвоиров справедливо углядел в этом нарушение порядка и повел себя соответственно ситуации: толкнул мою маму в грудь, и она почти упала. Я же – абсолютно инстинктивно – дернул конвоира за плечо на себя и ударил раскрытой ладонью в лицо. Я, собственно, тоже хотел толкнуть его в грудь, но не рассчитал угол – я стоял на возвышении за барьером, и получился удар, причем достаточно сильный – согнутой под девяносто градусов открытой ладонью в лицо (такие удары, как я узнал много лет спустя, используются в израильском боевом искусстве крав-магá).

Конвойный абсолютно ошалел от произошедшего: его ударил зэка! Он было шагнул ко мне, но, взглянув на спешившего к нам начальника конвоя, остановился: у них, вероятно, был приказ от Комитета обращаться со мной корректно, да они и сами видели, какой ажиотаж творился вокруг здания суда. Я был для них важной птицей, и потому никакой мести – в виде избиения, что обязательно бы меня ждало, будь я простым уголовником, – не последовало, на меня даже не надели “браслеты”, а просто спустили в камеру, куда пришел начконвоя и прочел мне небольшую, но изобилующую нецензурной лексикой лекцию, подробно объяснив, что бы со мной было, кабы не был я “комитетовский”. Он также пообещал, что отрапортует об инциденте по инстанции и что мне это аукнется. Я кивнул и – со свойственным мне легкомыслием – забыл о произошедшем.

А он не забыл и отрапортовал. И – как и было обещано – эпизод этот мне аукнулся на этапе – красной полосой через конверт и пометкой “СНК”. Теперь было понятно неясное прежде желание вэвэшного конвоя, “принявшего” меня в Лефортове, надеть на меня наручники: я был опасен.

Что – под стук колес летевшего в новую жизнь поезда – и продолжал мне втолковывать заботливый начальник этапа.

– Здесь тебе не Москва, Радзинский, – щегольнул знанием географии родной страны огромный старлей. – Если ты у меня бойца пальцем тронешь, я тебе сам руки переломаю.

Я не удержался:

– А если не пальцем, гражданин начальник?

Матрос зашелся от смеха, и соседние купе, внимательно прислушивающиеся к нашему диалогу, грохнули хохотом.

Старлей тоже улыбнулся:

– Я, гляжу, ты по ходу и вправду бóрзый – после Лефортова. Ничего, борзоту эту из тебя быстро выбьют.

После этого пророческого замечания он ушел, мы заняли свои места на полках, и я рассказал Дато и Матросу о происшествии на суде.

– Ну ты “дерзкий”, – оценил мои действия Матрос, – мента отхуячил. Слышь, братва! – крикнул Матрос остальному вагону, ожидавшему, очевидно, пояснения моего статуса. – Он конвой на суде отхуячил!

– Я одного только ударил, – попытался я восстановить правду, – когда он маму толкнул.

– Конвой на суде оборзел: мать его избил, и он им навалял – мало не показалось. А они его хуй тронуть могут: политический. Он за Комитетом числится – масть такая, – творчески и авторитетно интерпретировал мой рассказ Володя Матрос.

Ему бы сериалы писать.

Так родилась моя этапная легенда и полетела вперед, опережая меня. Я потом не раз слышал свою историю в обогащенном удивительными подробностями и деталями изложении, пока она настолько не разошлась с реальностью, что я перестал ее узнавать. Например, в Томской транзитке мне рассказали, как я “пописáл ментов”, то есть порезал их пронесенным на суд ножом, и мне ничего за это не было!

– Ну и правильно: они же мать твою тронули. Не хуя “мусорам” беспредельничать, – был общий вердикт тюремного общества.