Слуга Божий

Вышел из трактира («Завтрак, уважаемый мастер?» – услышал голос трактирщика, но лишь отмахнулся) и начал читать «Отче наш». После второго «дай нам силу, Господи, чтобы мы не простили врагам нашим!»[20] услышал на ступенях топот, и близнецы выпали за порог. Курнос появился при втором «амине». Но – успел.

Камеры располагались в подземельях под ратушей. Ха, ратуша – сильно сказано! Одноэтажный каменный дом из темно-желтого кирпича, украшенный деревянными столпами. В зале на втором этаже ожидали уже нас бородатый ксендз, бурмистр и двое стражников. На этот раз – без глевий.

– Д-д-д-дос-с-стойные г-г-г-гос-с-спод-да, – произнес, заикаясь, бурмистр, а ксендз кивнул нам, глядя исподлобья.

Я присмотрелся к нему и отметил, что нос – распух, а губы покрыты свежими струпьями.

– Садитесь, – указал я им на места за овальным столом.

На нем стояла тарелка с холодным мясом и пшеничными коржиками, а рядом – кувшин с пивом и бутылочка, наверное, с водкой. Я открыл ее, понюхал. О да, крепкая сливовица. Что ж, может, во время допроса пригодится тем из нас, у кого слаб желудок. Но надеюсь, дело так далеко не зайдет.

– Прочел протоколы. – Я бросил на стол кипу бумаг. – Это говно, господа.

Ксендз уже хотел что-то сказать, но вовремя захлопнул пасть, щелкнув оставшимися после вчерашней дискуссии зубами. Вероятно, не хотел снова оказаться со сломанным носом.

– В связи с этим, прежде чем спустимся к обвиняемой, я хотел бы, чтобы вы предоставили мне информацию. Полагаю, вы будете исчерпывающими и искренними.

– Пов-в-в-верьте, – проговорил бурмистр и хотел добавить что-то еще, но я поднял руку:

– Правила такие: я спрашиваю, вы отвечаете. Понятно? Кем были трое убитых?

– Ди-ди-ди… – начал бурмистр.

– Дитрих Гольц, торговец лошадьми. Бальбус Брукдорфф, мастер-красильщик. Петер Глабер, мастер-мясник, – ответил вместо него ксендз. – Двое вдовцов и холостяк.

– У вас тут и красильня есть? – удивился я. – Ну ладно. Как погибли?

– Сож-сож-сож…

Я вопросительно взглянул на ксендза.

– Сожрали их черви, – пояснил он словно бы неохотно и со страхом в голосе.

– Глисты, что ль? – пошутил я.

– Когда умерли, из них вылезли длинные, толстые, белые червяки, – сказал ксендз и быстро перекрестился. – Из всех отверстий.

Минуту я смотрел на них молча. Бурмистр отводил взгляд, а ксендз – напротив: смотрел мне прямо в глаза.

Я взял со стола пшеничный коржик, откусил. Хороший, свежей выпечки.

– Кто это видел?

– В случае Гольца только его конюх. Червей, что выползли из Брукдорффа и Глабера, видели несколько десятков человек…

– Й-й-й-а…

– Где эти черви?

– Спрятались в землю.

– Понятно, – сказал я. – Курнос?

– Ничего такого не припомню, Мордимер, – ответил он, как я и предполагал.

– Черная магия, ксендз, а?

– Думаю, да, – согласился он серьезно.

– Как знать… – ответил я задумчиво и почесал подбородок. – Они хотели на ней жениться?

– Д-д-да…

– Отписали ей что-нибудь в завещаниях?

Бурмистр глянул на меня так, словно впервые в жизни услыхал слово «завещание», а ксендз пожал плечами.

– Может, что и отписали, – сказал неуверенно.

– То есть, насколько понимаю, ничего ценного, – подытожил я. – Что нашли во время обыска? Пентаграмму? Запрещенные книги? Отраву? Кукол?

– Н-н-ничего.

– Ничего. Забавно, правда, Курнос?

Тот не ответил, поскольку я и не ожидал.

– Подведем итог тому, что я услышал. – Я встал из-за стола, прихватив очередной коржик, поскольку получились они и вправду вкусными. – В городе гибнут трое уважаемых обывателей. Гибнут, признаемся, необычным образом. Обвиненной в убийствах с помощью черной магии оказывается молодая вдова, к которой все трое подбивали клинья. Следов ее преступления нет, мотивов нет, подозреваемая не признает собственной вины. А вы не вызываете епископского инквизитора – да что там! – не вызываете даже палача, чего в общем-то вы и так не имели права делать в этом случае, а стало быть, не допрашиваете ее необходимым образом, но сразу же приговариваете к костру. Приговор выносится единогласно бурмистром, двумя членами Совета и священником прихода, который выступал как церковный представитель. Я верно излагаю?

– В-в-в-ве…

– Значит – соглашаетесь. Ну что же, время поговорить с обвиняемой, а?

Я кивнул Курносу, ибо присутствие моего товарища бывает полезным при допросах. Уже один вид его лица вызывает у обвиняемых удивительное желание признаваться.

Бурмистр вскочил и отцепил от пояса ключ, которым и отворил солидные дубовые двери в углу комнаты. Во тьму вели отвесные каменные ступени.

Городская тюрьма состояла из трех огражденных заржавевшими решетками камер (все, кроме одной, пустовали) и большей комнаты, в которой были установлены заказанная мною лавка, а также малый столик и четыре табурета. На столике я заметил гусиное перо, чернильницу, стопку чистой бумаги и рядом пятисвечный канделябр с наполовину оплавленными толстыми восковыми свечами.

В углу комнаты стоял переносной очаг, полный ало рдеющих углей. Но все же здесь было дьявольски холодно и сыро.