Слуга Божий

– Ув-в-в-важаемый господин, прошу меня простить. – Взгляд стражника внезапно сделался покорным, а сам он согнулся и отпустил древко глевии, словно то раскалилось. – Уже зову.

Он дернул за шнурок, свисавший со стены, и по ту сторону раздался чистый громкий звук колокола. Уже через миг щелкнули открываемые врата, и я увидел служащего в потертом черном кафтане и в шапочке на макушке.

– Чем могу служить? – спросил он вежливо.

– Я Мордимер Маддердин, – повторил я, подумав, сколько еще раз придется представиться, пока попаду в Инквизиториум. – Инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона.

– Прошу, мастер. – Он отворил ворота пошире и усмехнулся. – У нас пока пустовато, но старший цеха наверняка вас примет – и с радостью.

Я поблагодарил кивком и вошел в ворота. Каменное здание Инквизиториума было окружено красивым, хорошо ухоженным садом. Среди грядок с розовыми кустами суетились два садовника в темных фартуках, третий, щелкая большими ножницами, подстригал стройные туи. В центре сада я увидел мраморный фонтан, дающий начало рукотворному ручейку, что исчезал меж кустами. А перед самыми дверьми стояла мраморная статуя Иисуса со стальным мечом в руках. Иисус был в легких доспехах, длинные волосы выбивались из-под шлема со стрелкой. Сама статуя была прекрасной, но ее местоположение показалось мне несколько странным. Христос выглядел здесь как сторож при дверях Инквизиториума, а на костер отправляли и за меньшие проступки. Ну, скажем так: на костер отправляли и за меньшие проступки в прежние времена, поскольку нынче Церковь и ее слуги смягчились и не преследовали уже ересь столь рьяно, как встарь. Откровенно говоря, я и сам считал, что статую стоило бы просто перенести на новое место, а не сжигать владельца. Поспешность в решениях часто становится врагом смирения и понимания. А мы, инквизиторы, желали бы смиренно понимать других.

– Прекрасная скульптура, – сказал я.

Слуга резко кивнул.

– Мастер Игнаций специально приглашал скульптора из Хеза, – сказал.

Мастер Игнаций был старшим тирианского Инквизиториума. Я помнил его еще со школы, когда он читал цикл гостевых лекций: но лишь его самого, не то, чему он учил. А был он, кажется, специалистом по языческим верованиям. И также настаивал на непопулярной мысли, что языческие верования многим опасней ересей, возникающих от ошибочного прочтения Писания. Или, говоря иначе, – что язычник хуже, нежели христианин-еретик. По правде, мне трудно было согласиться с такой мыслью, поскольку искажение положений святой веры намного опаснее, чем простое их незнание.

Слуга отворил дверь, и мы вошли в холодную каменную келью.

– Прошу вас налево, мастер. Мастер Игнаций ужинает.

Он вновь открыл передо мною дверь, на сей раз – в небольшую комнатку, где стояли прямоугольный стол и восемь резных стульев с высокими подлокотниками. Лишь один был занят, и сидел на нем толстый невысокий человек с венчиком волос, словно лавровым венцом окружавших лысину. Когда он увидел меня, неторопливо поднялся, отложил нож с вилкой, ибо как раз разделывал кусок мяса.

– Кого имею честь приветствовать? – спросил немного невнятно, поскольку рот его был полон.

– Я Мордимер Маддердин, инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона, – произнес я в третий и, как надеялся, в последний раз.

– Приветствую, дражайший Мордимер! – воскликнул он так, словно я был старым и давно ожидаемым другом. – Как сильно ты изменился со времен обучения!

– Ваша милость меня помнит? – спросил я вежливо.

– Конечно, Мордимер. И прошу, не называй меня «ваша милость». Ты уже не ученик, но инквизитор, о деяниях которого мы немало слыхали и здесь, в нашей глухой и спокойной провинции.

– Сердечно благодарен, Игнаций, – склонил я голову.

– Да-да, садись, Мордимер, – указал он на кресло напротив себя. – Мануэль, принеси второй прибор. Ты возмужал, – сказал Игнаций, снова устремляя на меня взгляд. – Помню тебя худым, вечно молчаливым шестнадцатилетним парнем, мой дорогой. Ты знаешь, что ни разу не задал мне ни единого вопроса?

– Я слушал, – ответил я, крепко удивленный тем, что он помнил все это лучше меня.

– Это правда, слушал внимательно. И подумывал, насколько близок к ереси я сам, верно?

Я вздрогнул. Это было так заметно? Уж одно-то я помнил точно. Когда я слушал Игнация, мелькнула у меня мысль: «Сгоришь, мастер. Наверняка сгоришь».

И теперь я испугался. Откуда он мог знать о моих мыслях? Всех ли учеников помнил и понимал настолько хорошо?

– Я был неопытен, Игнаций, – ответил я ему вежливо. – И, может, не понимал, что вера крепнет в огне дискуссии.

– В огне дискуссии, – повторил он. – Что ж, не все так думают. – Игнаций глянул на меня с интересом. – Большинство полагает, что надлежит верить без лишних мудрствований.

– И они тоже правы. Поскольку все зависит от того, кто спорит и насколько велик запал спорящих.

– Запал, огонь… Как же близко от твоих слов до костра… – сказал он задумчиво.

Слуга, которого Игнаций называл Мануэлем, принес на подносе тарелку, нож и металлический кубок.