Слуга господина доктора

Мы стали собираться поспешно, потому что надо было еще зайти в училище, прежде чем нас накроет. Но промокашки были уж больно сильны. На подступах к работе асфальт начал резиново прогибаться под шагами, воздух – пыльный воздух майского Арбата – стал словно свежим и прохладным, нос и глаза как-то особенно увлажнились. На пути почему-то вновь попался Григорьян, которого я считал ушедшим (я представил его Марине). “Вы постоянная женщина Арсения Емельяновича?” – спросил он развязно, но так мило, что Марина ответила, поколебавшись ради меня: “Да”. Я взбежал по резиновой лестнице – людей было мало. “Кто это такой красивый?” – спросила Марина. Я зашикал (мне показалось, что она слишком громка) и стал искать глазами Стрельникова. Но Марина показывала на “хорошего мальчика” Федю. Ну, красивый. И только. Пустоцвет. Посредственность. Я подосадовал, что нет Дани – мне хотелось им хвастаться.

Руки у меня дрожали, когда я вешал объявление. Оно начиналось словами: “Милые студенты...” Далее перечислялись карательные меры к задолжникам. Меня лихорадило. Стены коридора то тянулись навстречу друг другу, то расходились, давая мне больший простор. Я схватил Марину за руку и мы побежали.

Есть в столице кварталы, которые существуют, по-моему, только под кислотой. Например, бар “Рози О’Гредис”. Я был натуральным образом ошеломлен, когда увидел его просто так, не измененными глазами. Или вот еще есть место – Парк Победы. Все дороги арбатских наркоманов ведут в этот притон. Сам я не бывал там иначе, чем с промокашкой. Да и что мне, вот-вот доценту кафедры искусствоведения, вольнослушателю Художественного академического института, там делать? Смотреть, как святой Егорий нашинкованному Горынычу копие в ж...пие втыкает? Но уж с промокашкой – не мне Тебе объяснять. Ой, я помню, мы с Ободовской там как-то купались в фонтане... Хотя, впрочем, это другая история.

Главное – чтобы была цель. Мы бежали в Парк Победы, пехорылом, как на трезвый ум ни один из нас не сдюжил бы. То и дело мне казалось, что у меня нет органов от голосовых связок до щиколоток и я осторожно спрашивал:

– Мариша, посмотри незаметно, я не описался?

И отходил на пару шагов.

– Нет, Сеня, – говорила Мариша, – все нормально. А почему ты вдруг так решил?

– Да нет, нет, – тушевался я, – это я для поддержания беседы.

И мы бежали дальше.

В парке купили пива, чтобы иметь какое-то дело, и сели под елки спина к спине. Мы, конечно, говорили о чем-то, но разговор этот ни запомнить, ни передать было никак нельзя. Мысль стремительно бежала по тайным, неочевидным в иное время путям, речь путалась и рвалась, не поспевая; то и дело мы, разведенные амфетамином, который голландские жулики подмешивают в ЛСД, заходились до слез судорожным смехом. Потом я глядел на елки, словно впервые их видел, и слезы исчезали, а Марина все продолжала плакать. Не думаю, что она плакала по моему поводу, но мне все равно было неприятно. Как-то у нее увеличились и выкатились глаза, из них текло, и с носу тоже текло, и губы у нее какие-то стали мокрые. Я отворачивался и опять садился спина к спине. Чтобы не выдать смущения, я сравнил ее с тающей Снегурочкой – так отчетливо, помню, представилась мне Снегурочка, которая тает на солнце, – все из нее течет, капает, как она вся раскисает и наконец превращается в кучу прелого снега.

Чтобы отвлечься от этих мыслей, я стал смотреть на руки. Вот руки мои – верный показатель, взяло меня или не взяло. Друзья всегда потешаются этим тестом, потому как считают – если я занялся смотреть на руки, так всё – нет больше Сени. Я просто оторваться не могу от своих предплечий. Если смотреть с интересной стороны (с тыльной), то непременно поразишься: “Бог мой, какие красивые!” Или: “Ну надо же, какие тонкие?” А то еще: “Не думал, что они такие волосатые!” В общем, есть чему подивиться. Материя под кожей перетекает, мерцает сокровенным светом, то вдруг мои конечности при неотрывном глядении начинают расширяться, или волосы – черные, жирные, не такие, к каким я привык, мигрируют по плоти. Вот и сейчас я стал вглядываться в руки, задумчивый ЛСДшник и амфетаминный счастливец.

Однако в этот раз меня проглючило сильнее. Я увидел, как под кожей во множестве ползают мелкие белые лярвы, навроде тех, что точат грибы. Я не испугался, а лишь удивился тому, что так откровенно галлюцинирую, и показал руки Марине. Я уже различал у червяков темные головки, светлые, синеватые кишочки – весь я был ползаем мириадами червей.

– Не надо, не смотри, – остановила меня Марина с отвращением. Я отвлекся и решил думать, что я англичанин. Меня прибило на верноподданичество королеве, хотелось сказать что-нибудь, начиная со слов: “Как подданный ея величества...” Марина в то же время смотрела на толстомясых коней Церетелева гения и очень засмеялась чему-то своему, сказав, что мы – императорские кони. Ну что Ты хочешь от обпромокашенной девушки?