Слуга господина доктора

Как-то раз, возвращаясь августом из Астрахани, пароход подобрал в Балакове шумную ватагу парней, среди них особняком от прочих ехал молодой выкрест Потапенков. Следовал он босиком, в давно несвежем платье, неся в заплечном мешке надкусанную краюху, луковицу и бумаги, подтверждающие его дворянское происхождение. Подписи на бумагах были неразборчивы, и смазанные печати вызывали подозрение, но держался юноша независимо и самовластно, что до некоторой степени шло в подтверждение его знатности. Денег на проезд до Кимр ему недоставало, но он так настойчиво утверждал необходимость vis a vis с хозяйкой, что его допустили к милости судовладелицы, радушной к мужской молодежи. Барыня принимала странника мрачно — с утра она обычно мучалась мигренью, пила херес. Юноша излагал ей смысл требы, а она смотрела на него, плечистого, двадцатилетнего, на его курчавые вихры, на его грязные босые ноги, как у всех молодых евреев, поросшие волосом. Предложения юноши, имевшие коммерческий характер, были решительно отклонены, однако сам он не остался вне милостей сердобольной дамы. Ему дозволялось не покидать борта до прибытия в Кимры — и только. Этим благодеяния исчерпывались, ибо молодой человек кроме того что был мил с лица, был еще к тому уж очень грязен и, несомненно, вшив. Вывод о том, что в первую встречу Анастасии Ечеистовой и Федора Потапенкова отношения их имели сугубо деловой характер, я заключаю из хроники Кимрского музея, свидетельствующей, что Потапенков и в Кимры вошел босиком, как и покинул Балаково. Зная щедрость праматери, я не могу без ущерба для ее памяти представить, что она отпустила бы парня босым, сойдись она с ним ближе.

Моя бабушка ОФ категорическим образом отрицала, что Потапенков был выкрестом, указывая на его дворянство. Отец же мой, зять бабушки ОФ, в одну из своих велосипедных прогулок по Руси заехал в Кимры, где провел за изучением архивов не один день. Кимрский краеведческий музей располагался в бывшем жилом доме Ечеистовых — дом этот был мрачный, очень обширный, двухэтажный, с надворными строениями и с флигелем. Вся деловая и партикулярная переписка свято соблюдалась в хранении долгие лета, так что, возможно, отец в самом деле располагал сведениями б o льшими и правдивейшими, чем бабка. Однако тут же следует приметить, что отец с первых дней был в контрах с тещей и завсегда был первейший враль, так что все разговоры о Потапенкове, который в кимрской хронике существовал чаще как Потапенко, может, и нужны были только, чтобы поддеть старушку. Возможно, отец вовсе и не был в Кимрском музее, а сызнова все врал, так что многие сомнительные по достоверности сведения я исключаю из моего рассказа. И все же мне бы хотелось, чтобы пращур Потапенко был евреем или, что более вероятно, полукровкой. По ощущению себя, я чувствую, что от одной шестьдесят четвертой до одной тридцать второй еврейской крови во мне все-таки течет.