Слуга господина доктора

Среди сынов Ечеистовых особенно выделился старший — Маркел. К сорока годам в его руках за смертью бессемейных братьев сосредоточился фамильный капитал. Был он человек нрава ровного, открытого, был большеглаз как отец, наивен и слаб на слезы. Читал много, все преимущественно на чужих наречиях, переписывался с немцами, был близок спиритам и, говорили о нем кимрские языки, в тайне был фармазоном. В 1877 году он отправился с позволения короны на Турецкую войну как специалист по фортификациям, смотрел, расширив синие, в отца, глаза на рвущиеся гранаты, на солдатиков с картечью в животе, на уставшего превыше человеческой меры Николая Ивановича Пирогова — без единой раны, но всегда в крови. Все это так чувствительно ударило по его большеглазому сознанию, что он по заключении Сан-Стефанского мира распорядился капиталом самым неожиданным и обидным для наследников образом. Маркел продал излишки расширившегося имения, поберегши только исходное достояние родителей, собрал все свободные деньги, отказался от избыточной прислуги и вырученную наличность задался пожертвовать на реабилитацию калек войны. Друзья семьи, привыкшие было к филантропическим выходкам чувствительного богача (он основал в Кимрах женскую гимназию и библиотеку), возмутились его добротой, шедшей вразрез с семейными интересами.

— Вы не понимаете, вы не видели… — начинал плакать Маркел, сотрясаясь плечами.

Тут, увидев его слабость, родственники принимались атаковать более настойчиво, уверенные в победе. Но Маркел, знаток фортификации, выстроил такие неодолимые психологические и нравственные флеши, что побороть его было трудно, как оказалось в ближайшем — невозможно.

Состояние Ечеистовых истаяло, таким образом, едва ли не вполовину, но все равно оставалось одним из примечательнейших в Кимрах. Однако чего никак не мог ждать Маркел, своей добротою он прославил род в веках. Деятельность фонда Потапенко-Ечеистова была узнана государем, и Маркел удостоился звания «Почетный гражданин России» с правом передачи, опять же, по женской линии. Представлен к званию он был в один день с Пироговым, что было для него едва не большей честью. Собственные заслуги перед Отечеством человеколюбец ставил оправданно ниже хирургического гения.

Он умер, пережив великого медика двумя годами, в 1883 году. По его смерти остались обширные и совершенно неудобочитаемые записки, затерявшиеся в архивах, и масонская лампа. Лампа по сей день стоит у меня на столе и образами льва, змеи и оленя учит нас быть сильными, мудрыми и скорыми в решениях.

Кимры, небогатые героями, переименовали улицу, на которой стоял дом Анастасии Ечеистовой, в улицу Потапенко, и даже принялись собирать деньги по подписному листу на памятник. Однако потом и лист где-то потерялся, и деньги вышли по негаданным нуждам, так что памятника не установили. Единственным свидетельством в пользу того что Маркел Потапенко действительно существовал, является статья в «Брокгаузе», которую я, как с удивлением сейчас понимаю, никогда не пытался прочитать. Также и мой рассказ про Кимры опирается только на сообщения ОФ и апокрифические легенды отца. В городе Кимры я никогда не бывал и мыслю его страной мифологической, погибшей, как Атлантида, в давнопрошедших временах.

Маркелу наследовали сыновья Федор и Адриан. О последнем, младшем, я знаю мало. Был он большой щеголь, одевался по последним модам, азартно играл, водил дружбу с актерами и сам представлял на любительской сцене. По всему вероятию, было в его поведении нечто служащее к общественному шоку, потому что бабушка ОФ отзывалась о нем большей частью негативно. И мне и матери бабка ставила в вину Адриановы гены, когда мы слишком уж шумно проявлялись. «Да-а, вот он — дед Адриан», — говорила ОФ с укоризной. Адриан умер холостым еще до революции, и причину негодования ОФ уразуметь было сложно. Может быть, мать напоминала ей Адриана цветом волос — оба были рыжи, а что такого старуха усматривала во мне, я уж и вовсе не смекну.

Про своего отца бабка рассказывала подробнее, но скучнее — это был человек строгих правил, либеральных убеждений, безукоризненно честный в делах. Сколько ни пытаюсь я представить себе предка, вижу отчетливо лишь расчесанную бороду и гильдейскую бляху. На мой взгляд, нет ничего удивительного, что его жена — мать ОФ — сбежала от него с гувернером в Швейцарию. Бабке (ей тогда было лет около шести) сказали, что родительница умерла. Разумеется, добрые вести не лежат на месте. Одна богомольная старушка, неудачная приживальщица в доме Потапенков, остановила ее на улице и прохныкала: «Лёленька, какая ж ты бедная, думаешь, мама твоя померла, а она жива, жива, Лёленька, жива…» И пошла восвояси, счастливая гадким поступком.