Слуга государев

Показав на себя и жестами дав понять, что он — Гришка, Воронов вопросительно стал тыкать указательным пальцем в Шарля. Тот еще раз подивился странному языку, но подкрутил ус и произнес:

— Chevalier de Brézé!

— Дебрезе? Ну и имя! Ладно,! Послушай меня, давай заедем ко мне, в деревню.

И Григорий, выразительно жестикулируя, стал объяснять Шарлю, зачем надо свернуть с основной дороги:

— Понимаешь? Спать… ночлег… Баньку истопим, раны опять же надо промыть. Здесь неподалеку, до ночи будем. Де Брезе понял, о чем речь, и в ответ, надеясь на догадливость Гришки, разборчиво произнес:

— Je dois être au plus vite a la cour du tsar! Je suis en mission.[13]

Услышав почти русское «тцар» Григорий согласно закивал:

— Да и мне надо к царю! Но надо себя в порядок привести. Он красноречиво показал на грязные бинты на теле Де Брезе и, не дожидаясь согласия, взял поводья его лошади и повернул с главной дороги.

— Ты не знаешь, дурашка, что такое баня! Вот попробуешь сам, потом проситься будешь. Да и раны твои подлечим, отоспимся. А какие у нас бабы! Ты таких во Франции, поди, и не встречал! А? Де Брезе? У вас там бабы-то есть? Шарль, даже не пытаясь разобрать, о чем говорит Гришка, пробормотал:

— Quel chemin merdeux![14]

— Ну, вот и я говорю, без баб — никуда. Понял, басурманская твоя душа? Вон, гляди, опять дождь начался…

Так, разговаривая, путники скрылись за пригорком. Всадник, шедший след вслед, также направился за нашими путниками на восток.

Глава семнадцатая

Солнце близилось к закату, и было решено заночевать в лесу. Гришка принялся разводить костер безуспешно пытаясь разжечь сыроватый мох, А Шарль побродив по округе, набрал охапку веток и сучьев. Когда он подошел к Григорию, и бросил рядом несколько сучьев, то с ужасом обнаружил, как сержант, раздувая пламя, подкладывает порванную бумагу — его очередное недописанное письмо к де Монтерас.

Шарль закричал:

— Bon sang! Mais c’est ma lettre! Mais qu’est-ce donc pour un pays! Quelle sorte de gens est-ce la?![15]

Григорий от неожиданности подпрыгнул на месте и, озираясь, схватился за пистолет. Затем посмотрел на француза. Тот выхватил дорогие сердцу записи и, потрясая ими перед лицом Григория, закатил длинную речь:

Comment peut-on prendre les lettres d’autrui et les bruler! Est-ce que tout le monde ici est aussi bete?! Mais c’est d’une laideur…![16]

При этом Шарль в лицах показал, насколько вероломен поступок Григория:

— Venir en sourdine, prendre la lettre, la lancer au feu! Je n’ai même pas eu le temps de l’ecrire correctement![17]

Он топнул ногой и в сердцах швырнул письмо обратно в огонь. Григорий уставился на француза, затянулся трубкой:

— Ну, ты спел, братец! Я, прям, заслушался! Неужто у вас там все так лопочут? -

Шарль окончательно вышел из себя:

— Il est vraiment grand temps de te donner une leçon! Allez, prends ton epee![18] он обнажил шпагу.

Григорий покосился на нее и вздохнул:

— Ну вот, только и дырявить друг друга в лесу, краше места не нашел!

Шарль шпагой подкинул оружие к ногам Гришки:

— Alors, mon “héros”! C’est autre chose que de voler des lettres, non!? Allez, vas-y! Tayaut! Montre-toi donc, montre ce que tu sais faire, espece d’ours russe![19]

Де Брезе махнул шпагой, призывая противника встать. Но Гришка не успел ответить — из чащи действительно вышел медведь. Шарль обмер. Могучий зверь, явно недовольный вторжением людей в свои владения, рыкнул и, встав на задние лапы, пошел на него.

Шарль в страхе попятился, и упал, споткнувшись о корягу. Гришка же, не вставая, осторожно взял горящую щепку и кинул ее в медведя. Тот отпрянул от огня, опустился на четыре лапы и, недовольно порыкивая, удалился.

Шарль сел на поваленный ствол березы, отвернувшись от Гришки и кусая от злости кулаки. Григорий хлопнул товарища по плечу и, переступив через березу, сел рядом:

— Да ты не серчай… за письма. Ну, огонь-то надо было разводить — надо! А бумага-то быстрее, чем мох, занялась. И потом, честно тебе скажу, я перед этим-то, посмотрел на нее, на бумагу эту. Ну и ничего понятного. Вот и подумал, что неважная та бумага. Да и зверя вон, отпугнули! На-ка, выпей!

Григорий протянул Шарлю флягу. Тот передернул плечами, но потом взял и приложился. От выпитого у него перехватило дыхание.

Придя в себя, де Брезе достал свой письменный прибор и стал что-то царапать подобием свинцового карандаша. Вечерело. Его вновь замучили комары, и Шарль беспрестанно хлопал себя по лицу.

Григорий заметил мучения француза:

— Это ты так себя изведешь. Ты поближе к огню садись, не бойся, не сгоришь! А я вот веточек ельных подложу, они, знай, мушкару-то отпугивают!.. Вот ты скажи! Ежели человек родился на свет божий, то зачем?

Шарль уставился на русского, пытаясь разобрать смысл его слов. Григорий продолжал, в то же время деловито разматывая тряпицу, в которой было что-то припасено:

— Вот Господь награждает нас жизнью. Рождается человек, живет себе, а какую судьбинушку выбрать, иной час не знает сам. А я вот прислушиваюсь, есть ли мне знак, какой свыше…