Слуги этого мира

Когда он вернулся на службу и уладил конфликты из-за своего неразумного побега, его женщина от глубокого потрясения заболела на самом деле. Но как бы ни пытались передать эту новость Дикарю, он не верил и не трогался с места.

Догадаться, чем это дело закончилось, не трудно. Однажды сам Старший наведался в долину, проведал древо подчиненного и снял Дикаря со службы, сообщив, что его супруга умирает. Он не застал ее живой. Увидел уже мертвую, страшно исхудавшую, посеревшую от горя.

Он потерял единственную подаренную ему судьбой женщину в самом начале своей жизни и частично обезумел. За короткое время Дикарь очерствел, озверел и уже готовился себя убить. Но незадолго до казни, которую он сам себе назначил, Старшие предложили ему нести единственную службу, для которой он был еще пригоден. Так он потерял имя и остатки личности. Осталось только звание и ненависть ко всему сущему вокруг.

Дикарей всего пять или шесть на всю Плодородную долину, и у каждого за спиной своя история, почему тот или иной йакит потерял опору разума, – подытожил Ти-Цэ. – Не всем, правда, есть до этого дело, ведь это не меняет того, чем они занимаются до конца своих жалких дней. Но их работа невероятно важна, как бы кто – и я в том числе – не хотел бы этого признать.

Помона пожалела о том, что вообще подняла эту тему: Ти-Цэ снова впал в безрадостную задумчивость. Ее замутило от мысли, как тонка оказалась грань у йакитов между всеобъемлющим спокойствием и совершенным безумием. Кто знает, может, она сама сидит бок о бок с тем, кто мог у нее на глазах в случае смерти Ми-Кель стать годным только в детоубийцы йакитом.

Но вдруг лицо Ти-Цэ снова прояснилось, и он стал озираться по сторонам, в то время как Помона как ни старалась не заметила вокруг ничего особенного. Он учуял Ми-Кель, догадалась женщина. И порадовалась тому, что в ее присутствии йакит не будет топорщить иголки.

Через несколько минут Ми-Кель бесшумно приземлилась рядом с Ти-Цэ. К аккуратной груди она прижимала три сладко пахнущих плода размером с добрый мяч каждый, и Помона с изумлением признала в них…

– Персики! И какие огромные!

– Они самые, – потер руки Ти-Цэ. Ми-Кель тем временем складывала их себе на колени и воротила взгляд от необыкновенной гостьи. – Ми-Кель согласилась угостить вас. Это персики с нашего древа. Обычно угощать ими кого бы то ни было не принято, – добавил он вполголоса, – но лучше один раз дать вам попробовать, чем на словах доказывать, насколько они хороши.

Ти-Цэ оставил смущение Помоны без внимания и обратился к Ми-Кель с набором незнакомых женщине слов и звуков. Он говорил с ней ласково, как с ребенком, который не решался на какой-то поступок. Она послушала, отвела глаза и быстро кивнула.

Ти-Цэ освободил ей больше места и Ми-Кель перепорхнула ближе к Помоне. Женщина замерла: крупное беличье лицо оказалось прямо напротив ее – маленького и круглого. Огромные на выкате глаза Ми-Кель изучающе уставились на нее, и Помона невольно залилась краской. Никогда еще ей не хотелось вымыться и причесаться так, как сейчас.

Ми-Кель смотрела на нее без ненависти, на которую вполне имела право, если бы винила Помону в занятости мужа. Смотрела без страха, как могла бы в силу инстинктов и образа жизни, в котором не было места чужакам. Она смотрела с жадным интересом. И только спустя несколько мгновений Помона поняла, почему.

Брови обеих женщин поползли вверх: взаимно установившаяся между ними родственная связь стала сюрпризом для них обеих. Внешне они были удивительно непохожи. Высокая и низкая, стройная и полная, с шерстью и без, не говоря уже о крыльях. Но обе они были женщинами, и даже больше: женщинами, которые больно переживали свою бездетность. Никому и ни за что Помона не призналась бы в этом; лишь раз осмелилась изобразить тяготы своего одиночества и положения в обществе на холодной каменной стене в покоях Серого замка. Но Ми-Кель, не имея представления ни о тех рисунках, ни даже, наверное, о самом Сером замке, раскусила ее за долю секунды.

Надо думать, потому, что увидела ту же тень, что приглушала свет в ее собственных глазах. Боль и тоска носили одинаковый облик, в какой бы мир ни наведались.

Наконец Ми-Кель медленно, но уже с куда большей охотой протянула ей персик. Она не сводила с Помоны любознательных, проницательных глаз, которые совсем не дрожали в глазницах. Помоне показалось даже, что во взгляде самки прибавилось теплоты, как если бы в огонек подбросили дров. Так смотрели на внезапно появившихся в их жизни племянниц и племянников, которые понравились им с первого взгляда. Помона и сама не ожидала, как захочет сжать пальцы Ми-Кель, когда будет принимать персик из ее нежно-розовых рук.

Длинные пальцы самки ласково сжались в ответ, и от этого прикосновения Помону бросило в жар. Пристально глядя ей в глаза, Ми-Кель произнесла что-то певучим голосом, который оказался нежным и утробным, когда не дрожал от выбивающих из-под нее почву чувств.

– Ми-Кель приветствует вас в нашей долине и желает приятного аппетита, – учтиво пояснил Ти-Цэ и снова вернулся в тень.