Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Конспирологическое сознание, требовавшее интерпретации действительности в примитивных политтехнологических схемах, в которых создается понятный образ врага — либеральной общественности, Государственной думы, земских и городских союзов и пр., — привело власть к закономерному краху. Депутаты Думы были не меньше власти озадачены начавшимися 23 февраля беспорядками, первоначально толпы протестующих собирались на Невском у Казанского собора, и Таврический дворец вовсе не являлся центром притяжения революционных сил. Однако после того, как 25 февраля царь подписал указ об очередном перерыве сессии Государственной думы, Таврический дворец стал символом протеста. Власти сами подсказали революционным массам, где и как необходимо самоорганизовываться. Узнав о роспуске Думы, М. В. Родзянко телеграфировал императору, требуя отменить указ и сформировать «ответственное министерство», предупреждая, что роспуск Думы не остановит начавшуюся революцию, а лишь подстегнет манифестантов и приведет к крушению династии. Но власти никак не отреагировали на телеграмму, искренне веря, что роспуск Думы лишит революционизированные массы организационного центра и приведет к спаду протестной активности. В действительности произошло прямо противоположное.

Таким образом, вместо того чтобы принять предложенную депутатами альтернативу революции — пойти на создание «ответственного министерства» и окончательно подтвердить за Государственной думой парламентский статус, — власти и лично Николай II до последнего цеплялись за самодержавный статус императорской власти. Палеолог, описывая в январе 1917 г. теорию самодержавной самоидентификации и саморепрезентации императора, очень точно закончил: «Весь вопрос в том, сколько времени он в силу этой теории еще останется на троне»[2170]. Поздно ночью 1 марта Николай II уступил требованиям и все-таки согласился на ответственное министерство, однако к тому времени это решение уже устарело и на повестке стоял вопрос об отречении.

Образ Государственной думы как оппозиционного центра, окончательно утвердившийся в широких слоях населения после 1 ноября 1916 г., а также деятельность Временного комитета Государственной думы в условиях начавшейся февральской революции, наделяли в массовом сознании представителей российского парламента нехарактерной революционной активностью, а в воображении неискушенных в политике современников чуть ли не главным революционером представал М. В. Родзянко. В марте 1917 г. московское издательство Д. Хромова и М. Бахраха выпустило почтовую открытку «Вожди русской революции», на которой портреты А. Ф. Керенского, кн. Г. Е. Львова, А. И. Гучкова, П. Н. Милюкова, В. Н. Львова и др. располагались вокруг центрального портрета М. В. Родзянко. На одном из плакатов, изображавших членов Временного правительства, во главе его красовался председатель Государственной думы (ил. 170 на вкладке). Этот плакат соответствовал появившимся 28 февраля в Москве слухам о том, что Родзянко стал премьер-министром Временного правительства[2171].

Таким образом, по-разному понятый верховной властью, правительством и Государственной думой лозунг единения власти и общества летом 1914 г. закладывал основу для будущего конфликта. Тем не менее вплоть до открытия четвертой сессии общественность лелеяла надежды на преодоление внутриполитических разногласий, чему способствовало создание Прогрессивного блока и внешнее сближение с Думой так называемой «группы Кривошеина» в Совете министров (при том что сам Кривошеин считал, что Дума выходит за отведенные ей рамки). Однако очередной роспуск парламента в сентябре 1915 г. и последующие отставки министров, готовых к сотрудничеству с депутатами, существенно изменили общественные настроения, подорвав веру в бесконфликтное преодоление внутриполитических противоречий. В 1916 г. по мере ухудшения общей хозяйственной ситуации в империи и разочарования в правительстве в народе формировался образ Думы как единственного оплота оппозиции. Открывшаяся 1 ноября пятая сессия подтвердила надежды общественности и укрепила антидумские настроения власти, которая, переоценивая возможности этого органа, приписывала ему революционно-заговорщическую деятельность. В конечном счете необоснованные страхи власти перед парламентом привели к потере контроля за общественной ситуацией и спровоцировали социальный взрыв февраля 1917 г. В отношении власти к Думе прослеживаются признаки «самоисполняющегося пророчества»: приписав Государственной думе революционизирующую роль, власти повели наступление на полномочия российского парламента, провоцируя с его стороны все большую критику в свой адрес и в конечном счете действительно превратив Думу в один из организационных центров Февральской революции.

Война и символы Апокалипсиса: технофобии в российском обществе в контексте милленаристских предчувствий