Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

За время мобилизации в Департамент полиции поступали сведения о беспорядках призывников из следующих губерний: Астраханская, Бакинская, Витебская, Владимирская, Вологодская, Волынская, Вятская, Дагестанская область, Донская область, Екатеринославская губерния, Елисаветпольская, Енисейская, Иркутская, Казанская, Киевская, Ковенская, Кубанская область, Курская губерния, Минская, Могилевская, Нижегородская, Новгородская, Оренбургская, Орловская, Пензенская, Пермская, Подольская, Рязанская, Самарская, Саратовская, Семиреченская область, Симбирская губерния, Ставропольская, Сувалкская, Тамбовская, Терская область, Тифлисская губерния, Тобольская, Томская, Тургайская, Уфимская, Ферганская область, Харьковская губерния[418]. Таким образом, 42 % губерний и областей Европейской России, Привислинского края, Сибири, Кавказа, Среднеазиатских владений были охвачены погромами запасных. При этом в других губерниях и областях также проходили возмущения, которые тем не менее не приводили к массовым разгромам винных складов и лавок ввиду своевременных действий местной администрации, а также потому, что в них, в силу мобилизационного плана, не происходило скопления большой массы призванных на войну. Так, министр внутренних дел в письме губернатору Акмолинской области выразил благодарность за то, что тот своими действиями «воспрепятствовал дальнейшему распространению в области возникших в отдельных местностях волнений среди запасных и крестьян»[419].

Парадокс «трезвой» мобилизации 1914 г. заключался в том, что если открытая винная торговля в 1904 г. приводила к пьянству запасных и бесчинствам, то запрет винной торговли в 1914 г., введенный с целью недопущения пьяных беспорядков, имел еще более печальные последствия — мятежи растягивались на несколько дней. По-видимому, все-таки истина заключалась не в вине и его доступности для призывников, а в просчетах в организации сборов новобранцев и их доставки в воинские части. Кроме того, сам по себе запрет на продажу алкоголя очень скоро окрасился в цвета политической борьбы.

С начала ХX в. инициатива пропаганды трезвенничества принадлежала земскому движению, а в период 1905–1907 гг. и вовсе приобрела революционное содержание, так как создававшиеся в разных городах Советы рабочих депутатов запрещали торговлю спиртным и закрывали кабаки в промышленных районах, вызывая недовольство Управления акцизных сборов. Проходивший в Петербурге с декабря 1909 г. по январь 1910 г. Первый Всероссийский съезд по борьбе с пьянством и вовсе закончился арестами отдельных «заговорившихся» «трезвенников», а у полиции появилась привычка брать на учет рабочих-трезвенников как лиц, не внушающих доверия и представляющих определенную опасность для существующего строя[420]. Однако в условиях разгоравшегося в России в июле 1914 г. рабочего протеста оказалось выгодным пойти на уступки общественности в вопросе, приобретшем в связи с мобилизацией особенную актуальность. По воспоминаниям Барка, не придворное окружение и министры, а именно народные депутации «убедили» Николая II пойти на введение сухого закона[421]. После введения первых ограничительных мер уже не только сочувствующие земству, но и рьяные монархисты принялись восхвалять царскую мудрость в этом решении. На имя императора, а также различных министров, губернаторов направлялись восторженные дифирамбы в духе приводившегося письма о «повеселевшей скотине», в которой рисовались поистине фантастические картины внезапного отрезвления целого народа. Вот одно из писем, отправленное отставным поручиком М. Филуановым 4 августа 1914 г. на имя министра внутренних дел Н. А. Маклакова: