Слушая других

С одной стороны, я видел, что он бунтует и сопротивляется единственным доступным для себя способом. Он здесь не по своей воле, а лишь потому, что так захотели его родители. Однако с другой стороны я видел, что он не чувствовал возможным просто встать и уйти. Возможно, норма поведения удерживала его от этого, но также был маленький шанс, что он на самом деле хочет принять помощь, просто не знает как это — просить и принимать участие и поддержку.

Так или иначе, вначале необходимо было призвать его к порядку.

— Моя работа — помогать людям, которые хотят, чтобы им помогли, — я строго посмотрел на него.

— Ясно, — ответил он равнодушным тоном и уставился в окно.

— Послушай, — я без предупреждения перешёл на «ты», — твоя мама попросила тебя проконсультировать. Хочешь ты этого или нет, но до 18 лет ей решать, что с тобой будет. Поэтому мы проведем этот час или, разговаривая о том, как я могу тебе помочь или каждый из нас будет просто заниматься своими собственными делами. Уверен, мы сможем найти занятие себе по душе: я продолжу свою писанину, а ты сможешь вдоволь насмотреться в свою ведроидную лопату.

Я видел, как на какое-то мгновение он растерялся от такой прямолинейности.

— Мне уже ничего не может помочь, — с апломбом сказал он.

О, да, похоже, ещё один подросток с позицией «Я знаю мир -

он стар и полон дряни»[14]. Я подавил в себе желание цокнуть языком и закатить глаза как Тони Старк на известной картинке.

— Вы не верите мне? — он посмотрел прямо на меня. — Конечно вы не верите мне... Кому я вообще нужен.

А вот в этих словах излишней патетики уже не было, за ними чувствовалась настоящая внутренняя боль.

Я ощутил укол совести из-за того, что у меня появилось желание обесценить его переживания. Да, я ничего не высказал вслух, но мысленно отреагировал автоматически и абсолютно неосознанно. Возможно, только его слова про то, что я не верю ему, привели меня «в чувства».

— Ты ощущаешь себя ненужным? — спросил я.

— Я... Да кому, какое дело?!

И он вновь закрылся от меня.

Это сложно — помогать тому, кто не хочет, чтобы ему помогли. Хочется просто сказать: «Ой, ну и идите тогда!». В такие моменты у меня возникает ощущение, что психотерапия, которая здесь происходит, мне нужна больше, чем клиенту. Странное и неприятное чувство, вероятно, означающее психологическую игру.

С другой стороны, если клиент пришел и сидит напротив меня, то значит, он хочет получить помощь и моя задача — дать ему эту помощь (даже если для этого сначала понадобиться объяснить ему, почему жить счастливой и здоровой жизнью — это хорошо). В конце концов, преодоления сопротивления — тоже часть психотерапии и часть работы.

— И как будет проходить это? — спросил он.

— Ты имеешь ввиду психотерапию? — не понял я.

— Ну, да... я смотрел пару фильмов и там.

— И там людей привязывают к кровати и бьют током?

— Нууу...

— Мне бы очень хотелось применять электрошок, но сертификата на это у меня нет. Поэтому будем работать по старинке: вопрос — ответ, потом слезы — сопли, перенос во все стороны... А после расстаёмся, и ты мечтаешь стать психологом.

Это было самое короткое и точное описание процесса психотерапии, которое я когда — либо давал.

Марк покачался на стуле и покусал губу.

— Я... мне правда плохо, понимаете?

— Ммм, — я помедлил, подбирая максимально честный ответ. — Я не знаю, каково тебе, но я верю, что тебе плохо.

— Почему?

— Что почему?

— Ну, почему вы верите, что мне плохо?

Вопрос был достаточно неожиданным.

— Потому что ты сказал об этом, — ответил я.

Он опустил голову, пряча мокрые глаза — похоже, ответ был для него настолько же неожиданным.

В нём чувствовалась какая-то надломленность. А ещё мне казалось, что он всё время меняется и ускользает от меня. Я не знал, чего ожидать от него в каждый следующий момент. Это не было похоже на обычную «взрослую» предсказуемость. Обычно структура личности была видна более или менее сразу, через короткое время всё складывалось в единую картину и человек представал передо мной в своём уникальном многообразии. С Марком было по-другому. Было ощущение отсутствия некоторых «взрослых» частей: четкой личной этики, способности позаботиться о себе и каких либо целей.

Он был потерянный.

Надломленный и потерянный — вот, пожалуй, два самых точных определения для Марка.

Я дал ему некоторое время прийти в себя. Похоже, что он впервые столкнулся с тем, что кто-то просто верит ему и его чувствам, не пытаясь переубедить или обвинить. Постепенно, он вновь стал контролировать свои эмоции и снова закрылся

от меня.

Я сделал глубокий вдох и сказал серьёзным тоном:

— Ок, я вижу, что тебе плохо и есть о чём поговорить, но ты испытываешь трудности. Мы можем либо преодолеть их вместе, либо...

— Либо что?

— Либо ждать пока тебя укусит радиоактивный паук и с «большой силой придёт большая ответственность», — таким же серьезным тоном закончил я.

— Круто... — он мечтательно посмотрел в окно. — Тогда я стану супергероем...

— Понеслась душа в рай...

— И мне понадобится имя...

— Ага, «Мёртвый Бассейн»[15], как тебе?..

— Я буду очень крутым супергероем...