Служанка

— Если что-то понадобится, Давор будет за дверью, — обернувшись на пороге, произнес Штефан, и я поняла, что это намек. Дескать, из комнаты не высовывайся и сиди на месте.

Что ж, я особо никуда и не рвалась. Воспоминания об эшафоте, о площади, запруженной людьми, и об оскорбительных выкриках были так живы, что мне совсем не хотелось выходить из гостиницы. До сих пор внутри все сжималось при одной только мысли о том, чего я избежала. Никогда не думала, как страшно стоять один на один перед жаждущей страшного зрелища толпой! Видеть любопытные, жадные до чужого страдания взгляды, ощущать прикосновения грязных рук, сносить плевки и презрение… Мать-Создательница! Сейчас, когда все это осталось позади, я даже думать боялась, что было бы, если бы арн не приехал в Кравер.

Уже позже, днем, мне принесли новую одежду. Она была куплена в лучшей лавке города, и мое глупое сердце радостно екнуло. Разве стал бы Штефан дорогие вещи покупать, если бы равнодушен ко мне был? Мог бы и в простой лавке заказать, а не в «Шартене». Правда, разум тут же шикнул на разошедшееся воображение. Не в любви тут дело, а в статусе. Негоже леди Крон оборванкой выглядеть.

День прошел как в тумане. В голове столько мыслей и воспоминаний теснилось, что мне хотелось закрыть глаза, сжать ладонями ноющие виски и забыться, не думать, не существовать…

Штефан вернулся лишь поздно ночью, когда я уже лежала в постели.

Он тихо прошел в спальню, постоял рядом с кроватью, будто раздумывая о чем-то, а потом развернулся и ушел в гостиную, и там до самого утра горел магический светильник. В том Кравере, который я помнила по прошлому, редко пользовались имперской магией, но теперь все изменилось. Магия была повсюду, она преобразила город, придав ему сходство с большинством олденских городов.

Да и вся провинция изменилась. Сейчас, когда мы путешествовали по ее дорогам, я видела вокруг сплошные новшества. Улицы городов освещались белыми магическими фонарями, повсюду выросли огромные храмы Аэста — крылатого бога имперцев, на месте старых домов, окружающих центральные площади городов, высились новые, высокие, сооруженные при помощи магии. Империя не теряла времени даром, меняя облик городов, уничтожая старые верования и на их месте водружая знамя своего воинственного божества.

Неожиданно карета остановилась, заставив меня отвлечься от размышлений.

— Приехали, миледи, — дверца открылась, и в проем просунулась улыбающаяся физиономия Гойко.

Я вопросительно посмотрела ему в глаза. Мне нравились друзья Штефана: простые, незаносчивые, надежные. И, что удивительно для воинов, деликатные.

— Милорд велел устроить вас в гостинице, а сам отправился к наместнику, — сказал Гойко.

Понятно. Меня, как надоевшую торбу, снова пристраивают в угол, чтобы не мешала.

Я приняла протянутую руку, вышла из кареты и огляделась вокруг. Дождь немного стих, и я смогла рассмотреть широкую улицу, выходящие на нее дома, витрины лавок, крыльцо гостиницы, в окнах которой сияли яркие огни.

— Миледи, — поторопил меня Гойко, но я по-прежнему стояла в раздумьях.

— Миледи, вы промокнете, — вмешался Давор. — Давайте пройдем внутрь, пока вы не заболели.

Он заботливо взял меня под руку и повел к распахнутым дверям, а я шла и думала о том, что готовит всем нам будущее. Вирош, узоры которого так и вились перед глазами, тревожил меня своей непредсказуемостью. С каждым моим шагом он менялся, обрастал все новыми фрагментами и плотно переплетал воедино наши со Штефаном судьбы. Знать бы только — к добру или к худу?

Штефан

Он смотрел на лежащий перед ним листок бумаги, вчитывался в ровные строчки и чувствовал, как внутри поднимается раздражение. Освобождает она его от данного слова… Надо же! Додумалась. Не хочет лишать свободы. А то, что клятва брачная произнесена, это что, ничего не значит?

Перед глазами возникло нежное девичье лицо, говорящий взгляд, приоткрытые губы — мягкие, манящие, одуряюще пахнущие малиной.

Штефан так ярко представил их вкус, что не выдержал и громко выругался. А потом смял исписанный листок и кинул его в камин. По-хорошему, изорвать бы эту писульку на мелкие клочки, но он не стал этого делать. Не хватало еще злиться на такую мелочь.

Он подошел ближе, наблюдая, как огонь жадно глотает подношение и выплевывает серый пепел на медную решетку. А в душе все свербело неудовлетворение, зудело комаром, клопом противным покусывало.

За минувшие два дня ему так ни разу и не удалось толком поговорить с девчонкой. Избегала она его. Вроде бы не специально, но как-то так получалось, что все время рядом с Элинией кто-то был: то Гойко, то Давор, то служанки. А ему оставалось довольствоваться вот этими… отписками.

— Я освобождаю вас от брачной клятвы, милорд, — недовольно процитировал он и поморщился.

Рагж! Как же с ней трудно. Вроде бы молчит, ни словечка не вымолвит, ни звука, а по глазам видно — не простила. Ни Бранимиру, ни пренебрежения его, ни того, что вину свою не признал.