Служанка

Я смотрела на мелькающую за окнами кареты серую морось. Стобард встретил нас мелким дождем — не дождем даже, а водяной пылью, которая оседала на волосах, на гривах лошадей, на крыше экипажа и на плащах мужчин. Мимо мелькали кусты волчьей сыти, вдали виднелись высокие пики Алмазных гор, а я глядела на знакомые пейзажи и с удивлением понимала, что рада вернуться в вотчину Кронов.

Две седмицы путешествия пролетели быстро, оставшись в памяти яркими красками побережья, встречами и знакомствами, солнечными летними днями и долгими, томительно-страстными ночами. Мы успели посетить несколько городов приморья, проехать по окраинным вотчинам Штефана и теперь возвращались домой, в Белвиль. Позади остались Старкой и Брод, дорога все поднималась вверх, вилась среди Алмазных гор, звенела под копытами лошадей. До Стобарда оставалось чуть меньше десяти кье.

Мерный ход лошадей убаюкивал, и я оторвалась от окошка и прикрыла глаза, намереваясь подремать. Минувшей ночью мы со Штефаном почти не спали, да и будущей, скорее всего, немногим больше поспим, так что разумно было набраться сил загодя. А мысли уже побежали-поскакали, вернули меня в темноту спальни, окрасили щеки румянцем, сбили дыхание. С той, самой первой ночи арн больше ни разу не говорил о своих чувствах, но я ощущала все, что творилось у него в душе, видела, как сплетаются воедино орнаменты наших вирошей, и огонь в глазах подмечала — яркий, живой, страстью полыхающий. А еще муж любил расчесывать мои волосы. У нас это даже своеобразным вечерним ритуалом стало: я садилась перед зеркалом, а Штефан вытаскивал из моей прически шпильки и медленно проводил щеткой по волосам, пропускал их через пальцы, гладил и даже целовал вьющиеся на концах пряди. А потом откладывал щетку и…

— Ваше сиятельство, там впереди река из берегов вышла, дорогу размыло, не проедем, — послышался голос Давора.

Штефан с друзьями сопровождали нанятую в Кравере специально для меня карету верхом. Нет, я пыталась уговорить мужа ехать со мной, но он не согласился. Похоже, до сих пор опасался, что кто-нибудь может нам навредить, и был настороже. Я замечала, каким суровым и собранным он становится, когда думает, что я не вижу. И Гойко с Давором хоть и шутили, но глаза у них серьезными были, да и взгляды, которыми они обменивались, сами за себя говорили.

— А если вброд? — спросил Штефан.

— Можно попробовать, — после небольшого раздумья ответил Давор. — Но как быть с миледи, ведь…

Он не договорил.

Я открыла дверцу кареты, высунулась наружу и нашла глазами Штефана. Тот только хмыкнул, поймав мой взгляд.

— Промокнуть не боишься? — спросил муж.

Я помотала головой.

— Ну, давай руку.

Он подъехал ближе, ухватил меня и усадил перед собой на коня. А потом оглянулся на кучера и велел тому ехать в объезд, через Вотицу.

— Если дотемна не успеешь, оставайся в деревне, — велел он парню.

— Слушаюсь, милорд, — ответил тот и, с трудом развернув карету на узкой дороге, покатил в сторону Гдани.

— Слышь, Гойко, а ты чего приуныл? — с усмешкой спросил Давор, повернувшись к своему другу. — Или опасаешься штаны промочить?

— Кто бы говорил! — тут же завелся Гойко. — Сам небось трясешься за свой драгоценный зад, а на меня волну нагоняешь.

— Кто? Я? — возмутился Давор. — Да мой зад и не в таких переделках бывал, что ему какая-то лужа?

Я слушала веселую перебранку, а сама смотрела на мужа и благодарила Создательницу за то, что у него есть такие друзья. Их поддержка, их преданность, их готовность взять на себя любые заботы и тяготы сделали нашу поездку не такой сложной, какой она могла бы быть. Штефан, будто прочитав мои мысли, усмехнулся, на мгновение прижал меня к себе и прошептал:

— Держись крепче.

А потом тронул коня и направил его вперед, туда, где бурлила вышедшая из берегов Затонка, бросив на ходу:

— Гойко, не отставай!

— Обижаете, командир! — отозвался ординарец.

Он обогнал нас и первым въехал в воду. Река ярилась, норовила сбить с ног коня, но Гойко уверенно двигался вперед и вскоре, миновав стремнину, оказался на другом берегу. Следующим пошел Давор. Он был уже на середине реки, когда до нас долетел непонятный гул. Звук несся откуда-то сверху, напоминая отдаленное громыхание грома — такой же грозный и неотвратимый.

— Назад! — выкрикнул Штефан, но было уже поздно. Ревущий поток, сметая все на своем пути, обрушился с горы, вода в реке стремительно поднялась, вздулась, вскипела белыми бурунами, мутным потоком захлестывая и лошадь, и всадника, сбивая их, лишая твердой опоры под ногами, унося вниз, к виднеющимся вдали скалам.

— Бросай поводья, сучий сын! — кричал Гойко. — Давор, слышишь? Оставь своего Серого!

— Не могу! — прорычал Давор, борясь с течением. — Нога в стремени застряла!

— Проклятье! — выругался муж.

Он соскочил с коня и кинулся к взбесившейся реке. Я видела, как Штефан на ходу стягивает камзол, как прыгает в воду, как плывет, сражаясь с течением, как ныряет рядом с испуганно всхрапывающим конем…