Служебный гороскоп

— Бесплатно? Это безнравственно. Я категорически отказываюсь доносить бесплатно.

Подбежал Стражник.

— Кто кричал, что строится пирамида, которая не строится? — строго спросил он.

— Тот человек убежал, — сказала Нищая.

Поэтесса указала на Писца.

— Он кричал!

— Люблю доносы, не люблю доносчиков, — презрительно сказал Стражник. — Ладно, парень, пошли снова в темницу. Что-то, гляжу, ты из нее не вылазишь.

Сто тысяч рабов ежедневно в течение многих лет возводили великую могилу. Испорченная государственная машина более не приносила доходов, а подрядчики требовали: «Плати!» Хеопс дошел до крайних мер — он запретил приношения в храмы, жертвы богам и даже, надев черную маску, грабил на дорогах купцов. Встречи с ним боялись, как с проказой. Для Хеопса люди стали делиться на друзей и врагов пирамиды. Друзей он заставлял на нее работать, врагов уничтожал хитро, руками других врагов. И делал это без всякой личной ненависти, просто из государственной необходимости. Он понял формулу власти: главное — втянуть всех в отношения с пирамидой, скомпрометировать людей, заставить ее славить, даже если ненавидят. Уже раздавалось много трезвых голосов в стране: мол, что за вздор — тратить деньги, разум, энергию на бесполезную гробницу, когда голодает народ, когда нужно строить дороги, растить хлеб, но Хеопс продолжал строить ее упрямо, отвергая все здравые мысли. Росла пирамида, а с ней желание Хеопса возвеличить себя, обессмертить свое имя. Он изобрел систему, которую не знало человечество. Он поставил своей целью заставить каждого противника совершить какую-то подлость, чтобы раздавить его чувство достоинства, сделать способным на все, сломить раз и навсегда волю.

— Отец! — молила Хент-сен. — Я сделала все, что ты велел. Я и впредь поступлю так, как ты скажешь. Только об одном прошу: прости Писца! Его приговорили к казни.

— Я мог бы простить его, если бы он оскорбил только меня, но он опорочил самое святое, что у нас есть, вернее, нету, — пирамиду. Если я его пощажу, завтра каждая торговка на рынке будет кричать, что Хеопс возводит пирамиду, и это нанесет ущерб державе, которая, как знает весь мир, строит только всенародное счастье.

— Но ведь пирамида строится!

— Если она строится, тем более нам об этом надо молчать. И вообще зачем тебе Писец? Ты все еще надеешься выйти замуж? Тебе уже шестнадцать? — ухмыльнулся Хеопс.

— Даже если ты пустишь часы, мы уже не сможем быть с ним вместе. Зачем я ему? Я — блудница. И все-таки молю тебя: пощади его! Он так боготворил тебя, он был верен тебе, как пес, который лижет руку. А теперь он тебе не верит.

— А ты?

— И я не верю. Тебе уже никто не верит.

— Когда люди ни во что не верят, они готовы поверить во что угодно. Ну хорошо, хорошо, я опять тебе уступлю, но опять ради же пирамиды. Там сейчас каждая пара рук на вес золота. Сейчас каждая казнь для нас — непозволительная роскошь. Я отдам его в рабы.

— Рабом он будет, а лакеем никогда! — с вызовом сказала Хент-сен.

— Ошиблась, доченька. Он уже мой лакей. Он строит машину, которая пойдет на благо пирамиде. Ты ее еще не видела? Ее уже собирают на стройке. Кстати, доченька, а что за пирамида растет рядом с моей?

— Какая? — в замешательстве спросила Хент-сен.

— Маленькая, но тоже вполне уютная.

— Я не ведаю, отец.

— Да? А куда исчезают камни с моей стройки? Кому продают их рабы?

— И это мне неизвестно.

— Смотри! — погрозил Хеопс пальцем. — Иди, моя дочь. И думай о вечном!

— И ты думай, папа! А заодно и о своей дочери-шлюхе.

Хеопс поморщился:

— Не называй себя так. Мне это больно ранит сердце.

Писцы не строят себе пирамид из камня и надгробий из меди и бронзы. Их пирамиды — книги поучений, их дети — тростниковое перо, их супруга — поверхность папируса. Уже несколько месяцев Писец был рабом на строительстве пирамиды, таскал тяжелые камни, а стража погоняла бичом:

— Раб, быстрее! Еще быстрее! Бегом! Бери сразу два камня!

— Не донесу!

— Мы поможем.

И свистели бичи. Кровавые рубцы на теле делали Писца похожим на зебру. Машина уже была готова, но ее не пускали в ход, ссылаясь на то, что сперва ее должен принять сам Хеопс, но он все не шел и не шел. Наконец появился с кистью и мольбертом, укрепил мольберт и стал неумело водить кистью. Он рисовал пирамиду. Подозвал Писца.

— Эй, Писец! Взгляни, как я ее воссоздал на полотне! Видишь, сколь она величественна, моя пирамида?

— Это потому, что ты стоишь на коленях.

— Ты слишком гордо носишь голову. Ты воображаешь, что служишь себе, а ты давно служишь мне, вернее, ей.

— Но почему ты рисуешь сам? Куда делись твои придворные художники?

— Выгнал, чтобы не платить. Ну как, не очень кривая получилась?

— Очень.

— Сойдет.

Хеопс положил кисть, вытер руки о набедренную повязку, стал декламировать:

— О великий Хеопс! Ты самый, самый! О тебе я пою стихи на рассвете, ибо нет на земле ничего, что могло бы сравниться с твоей пирамидой! И люди спорят, кто более велик: фараон или его пирамида?

— Что с тобой, Хеопс?