Служебный гороскоп

— Что же касается ее взгляда, то всяческая тварь, до букашки вплоть, завидев ваше величество, восторженно глядит и готова приветствовать свою государыню.

Изъяснялся Потемкин ангельским тоном, а внутри у него все кипело и пузырилось. Мысленно уже он резал эту треклятую корову и пожирал ее филейную часть. «Ничего, я еще из тебя такой бифштекс велю приготовить и подать на стол государыне. Будет только есть да нахваливать».

Немедленно отдал приказ однорогую прирезать да на ужин подать, но прирезали и подали по русской расхлябанности совсем не ту корову, а однорогая уцелела, будто заколдованная, и снова попалась императрице на глаза, окончательно выведя из себя царского сатрапа. Ночью эта однорогая снилась ему во сне как черный однорогий кошмар, он просыпался в холодном поту, ожидая разоблачений и последующих возмездий. Немало нервов попортили ему хлеб-соль. На первой остановке государыню встретили по русскому обычаю хлебом-солью. Она приняла поднос, понюхала корочку, но, поскольку была неголодна, того хлеба не отведав, передала подношение Потемкину. Он отдал своему помощнику Синельникову. Последний еще кому-то сунул. И хлеб-соль пошли вниз по инстанции, в конце концов вернувшись к тому, кто хлеб испек и соли в солонку насыпал. Кухмистер тот, оглядев хлеб, нашел его вполне пригодным для повторного употребления и, дабы не утруждать себя новым испечением, по врожденной лености, на новую церемонию подал те самые хлеб-соль.

— Авось-небось не заметят.

И сошло. Хлеб-соль вновь властительницу в умиление привели, изрядные чувствования вызвав. Она распорядилась наградить человека, столь славный хлеб испекавшего, яловыми сапогами. Получив сапоги со скрипом и надев их, кухмистер тот вовсе обнаглел, дела свои совсем забросил, а лишь вышагивал туда-сюда по галере, изрядным скрипом наслаждаясь. А хлеб-соль вновь неоднократно попадали в державные длани, причем зерно испрашивать для новых хлебов и новую соль кухмистер случая не упускал, спустив за это время налево амбар зерна и три мешка соли. Вперед забегая, скажем, чем кончилось все для проказника кухмистера. В самом конечном пункте путешествия императрица, приняв подношение, машинально отломила кусочек от хлеба, положила в рот и вскрикнула от боли, чуть не сломав августейший зуб.

— Что мне подали? — спросила она в ужасе. — Испробуй, князь.

Он тоже откусил, и если зуб его остался цел, то лишь по причине особой крепости, могущей перетереть корабельный канат. Однако князь немедля разыскал того кухмистера и изрядно афериста теми сапогами со скрипом отдубасил, навечно от кухонных дел отлучив. Однако сей факт имел благотворное международное значение, ибо послы иностранные дали своим государям срочные депеши: воевать с русскими возможности нет, поскольку они такой черствый хлеб едят, а значит, могут потреблять и дерево и, выходит, непобедимы.

Путешествие между тем протекало в полном спокойствии. Однако прошел слух, что галеры выстроены Потемкиным наспех, из негодного дерева, могут затонуть, и, когда галеры в мель уткнулись, среди пассажиров паника началась. Кое-кто стал истошно кричать:

— Тонем! Спасайся кто как может!

Подобно спелым грушам многие за борт посыпались. Какая-то дама над рекой повисла, длинным подолом за острую часть галеры зацепившись, болтала в воздухе хорошенькими обнаженными ножками и молила ее снять, обещая большую награду за спасение своих прелестей. Ее сняли рекруты, правда оставшись без награды. В общей суматохе императрица не потеряла присутствия духа. Стоя на борту своей галеры, она кричала:

— Ни с места! Что за глупости! Мы не тонем! И обращалась к своему генерал-адъютанту Ангальту:

— Удостоверьте их, граф, что мы не тонем. Ведь мы не тонем?

— Да, ваше величество, мы не тонем. Мы идем ко дну.

— А в чем же разница, граф? — не поняла власть предержащая.

— Много приятнее, ваше величество, ко дну идти целеустремленно, нежели камнем тонуть. — И легко, как птица, выпрыгнул за борт.

За сим вскоре явившийся Потемкин весьма забавную картину узрел: пассажиры, на прибрежных кустах белье ради сушки развесив, сами у костров грелись, дамы отдельно, а господа отдельно. Галеры, уплывшие по течению, волокли обратно рекруты. Мужчины успели пропустить для сугрева по рюмке, были жизнерадостны и, происшествие вспоминая, хохотали. Прочих более потешалась Екатерина, довольная, что нелепый случай сам собой посрамил маловеров, в порядочности ее любимца усомнившихся.

Далее путешествие шло как по маслу. На берегах почти всегда дежурил народ. Мужики и бабы, согнанные за двести верст окрест, по команде махальника «Едут!» принимали добрые, гостеприимные, счастливые лица в соответствии со спущенным сверху наказом. Давалось им это нелегко, ибо улыбаться и смеяться они давно разучились. По разнарядке каждому двору полагалось выставить для встречи не менее одного счастливого лица и трех сытых тел, потому как сытость более веселия о благополучии свидетельствует. Поджидая высокую гостью, мужики учились улыбаться, глядясь в зеркало, выданное для этих целей исправником. Улыбки не получались, хоть плачь.