Служебный гороскоп

В это время раздался звонок, ставящий точку над рабочим днем. Впрочем, никто из писателей ручку не бросил, во всем чувствовалась железная дисциплина.

— Моя школа! — удовлетворенно потер руки секретарь. — Ладно, можно кончать! — крикнул он. — Я думаю, что мы сегодня тысяч пять строчек человечеству дали согласно графику и взятым обязательствам.

Творческие единицы вздохнули, встали, скрипя стульями, пошли к стене. Критики тоже встали. Они привычно и равнодушно сняли со стеллажей длинные хлысты, пощелкали ими в воздухе. Болтая о всякой всячине, писатели стянули рубашки.

— В чем они провинились? — спросили мы у секретаря.

— Ни в чем особом. Просто профилактика.

Критики встали напротив своих подшефных, засучили рукава и поиграли бицепсами. Особенно отличился один с мускулатурой гладиатора, решительный, уверенный в себе, с налитыми кровью глазами.

— Разбирает по косточкам, — сказал о нем секретарь.

Критики выдержали длинную паузу, потому что ожидание еще больнее, чем сам удар, потом свистнули бичи и точно легли в цель. Писатели не плакали и не просили пощады, не звали на помощь. Они тихо рассказывали друг другу анекдоты и кусали руки, чтобы не засмеяться. Правда, начинающие повизгивали, но маститые их стыдили:

— Это с непривычки. Расслабьте мускулы, и будет не так больно.

Критики мочили хлысты в воде для большего эффекта, покрикивали: «Берегись!» — хоть, согласно правилам, избегать удара не разрешалось.

— Ниже пояса не бить! — предупредил секретарь. — Они же не Хемингуэи, чтобы писать стоя.

Мало-помалу критики устали. На лысинах выступил пот, они дышали как загнанные автомобили. Особенно выдохся тот гладиатор, потому что работал за двоих. Он тряс онемевшей рукой, выжимал рубашку, плакал от бессилия и грозился уйти в грузчики.

Тогда открылась дверь и с улицы вошел закутанный в иней читатель. Поплевав на руки, он подменил гладиатора, который уполз в угол.

Еще через минуту с улицы вбежала какая-то старенькая читательница с авоськой и, шамкая ртом, попросила вложить бич в ее немощную руку. А за ней пошли все кому не лень. Секретарь даже крикнул в форточку:

— Кто хочет ударить писателей, заходи!

На его призыв откликнулись любители изящной словесности из милиции.

Когда все устали, писатели подобрали змеившиеся на полу хлысты, хорошенько их смочили и стали хлестать друг друга, а потом и самих себя.

МАСКИ

У меня в портфеле всегда набор масок. Есть на всякий случай жизни: трагическая, комическая, злодейская, рубахи-парня, бодрячка, равнодушного, восторженного, злорадного, сочувствующего. Лицо у меня безликое и без маски не имеет никакого лица.

Вот идет по улице навстречу девочка. Она плачет, роняя прекрасные слезы. Надо выразить сочувствие, но из моего каменного сердца не выдавишь, как из засохшего тюбика зубной пасты, капли сочувствия. На помощь приходит спасательный портфель. Я отхожу за угол и натягиваю на лицо печальную, сморщенную, исхудавшую от слез маску. На моем лице горя больше, чем у этой несчастной девочки, ей становится жалко меня, она забывает про свои печали, гладит меня по руке и трется теплой головкой о мою ногу.

И скажите, как бы я вышел из положения без маски, если буквально через пять метров стоит хохочущий гражданин? Обычное лицо в силу своего несовершенства, конечно, не смогло бы так быстро перестроиться, ему понадобилось бы время для раскачки, для преобразования морщин в улыбку, для полной и окончательной ликвидации слез. Пара секунд — и смеющаяся, хохочущая маска уверенно ложится на мои щеки. Морщины разглаживаются как под утюгом, слезы высыхают, рот раскрывается в улыбке. Успех! Огромный успех! Гражданин с симпатией указывает на меня пальцем, я так смешон, что он забывает анекдот, над каким только что хохотал, и начинает смеяться над моим лицом. Теперь он мой союзник.

Впрочем, у моего метода есть свои несовершенства. Порой я ошибаюсь и вытаскиваю из портфеля не ту маску, ведь работать приходится быстро, в какие-то считанные секунды, а я не циркач. Однажды вместо героя я напялил на себя маску труса, а кто их у нас любит, да еще в столь героические моменты? В другой раз вместо восхищения я надел ироническую маску и тем самым нажил себе врагов, времена иронии прошли или еще не наступили.

Жизнь бурлит, кипит, переходит из одного качества в другое, она как человек с тысячью лиц, и с портфелем за ней не угнаться. Я судорожно роюсь в портфеле, но рука вытаскивает гордеца, ловеласа, альфонса, болтуна, разиню, бракодела — в общем, все, кроме того, что мне нужно.

И тогда я бросил портфель. Я натянул на себя маски одну за другой, завязал их на затылке тесемкой, замаскировал шляпой. Ведь сорвать с себя и сунуть в портфель маску легче, чем вытащить из портфеля. Они шли у меня в таком порядке: оптимист, пессимист, опять оптимист, потому что в нашей жизни оптимизм встречается чаще и спрос на него все время растет. Далее следовали по порядку: гнев, радость, участие, лицемерие, равнодушие и так далее.