Служебный гороскоп

Первую половину дня, приняв душ, Простаков лежал на кровати и тихо стонал, после обеда уже не стонал, а крепко спал. Вечером листал альбом с настенными фресками Микеланджело. И снова они поразили его своей мощью.

— Господи! — вздохнул Простаков. — Ему Сикстинская капелла, а мне вытрезвитель. Мельчает народ!

Уложил халат, краски, прочие материалы, кисти, отменил по телефону ряд встреч. Утром за ним прислали машину с надписью «Спецмедслужба» с персоналом. Взяли его тепленьким, из постели. Помогли одеться, на ходу причесали. Жена с перепугу щурила близорукие глаза и то начинала писать заявление о разводе, то сушила мужу сухари.

— Не нужны сухарики, гражданочка, — вежливо пояснил персонал. — Его там пирожные ждут. С кремом.

Несколько дюжих рук подхватили Простакова, вывели на улицу, усадили в машину. В окна высунулись сонные головы. С удовольствием констатировали:

— Все-таки влип наш гений. Прямо из дома взяли. А все из себя непьющего ангела строил.

Везли с сиреной, от которой шарахались прохожие.

Вместе с начальником Щукиным они осмотрели комнату, с полсотни квадратных метров, тесно уставленную топчанами.

— Как же работать? А эти? — указал Простаков на клиентов.

— Топчаны мы в центр сдвинем, создадим вам у стен оперативный простор. Что еще потребуется?

— Лесенка.

— Обеспечим. Желаю больших творческих успехов, Матвей Семенович.

Халтурить Простаков не привык, поэтому работал три дня. Обедом его кормили за счет милиции, завтракал и ужинал дома. Но машину просил больше за ним не присылать. Он расписал стены сценами из Страшного суда. Грешники строем маршировали в ад под командой начальника Щукина, выписанного особенно тщательно. Грешники тоже были легко узнаваемы. В первом ряду шагал, например, Петр Петрович, бухгалтер сырзавода, известный всему городу пропойца.

На другой стене была правдиво изображена геенна огненная, а в ней кипящие забулдыги, причем вполне реальные люди, взятые из этой же комнаты. Более всех страдал в огне Николай Семенович Ляхов, бывший летчик гражданской авиации, а ныне завсегдатай данного заведения. Ах, как ему было горячо в раскаленной лаве! Глаза вытаращены, волосы дыбом, иссохшие губы просят охлажденного пива, но его не завезли.

А рядом еще страшнее пытка. Копытные и хвостатые служители целиком запихивают в глотку алкаша, Шурика бутылку, а бутылка-то 0,75 — целый огнетушитель! И хоть глотка у Шурика луженая, это всем ведомо, однако Шурику тоже больно.

Простаков даже свою персону не пощадил, изобразил себя катящим на высокую гору бутыль самогона. Гора высоченная, бутыль тяжеленная, пот с Матвея Семеновича градом, силы на исходе, каждому понятно, что бутыль на вершине не удержится, вновь придется катить ее в гору. И так всю жизнь.

Сверху, по филенке, художник пустил надпись на латыни:

«Оставь надежду всяк сюда входящий».

Труд объемный, но помогли справиться клиенты, они не только позировали, но и подавали краски. Даже появились способные ученики.

В конце третьего дня Простаков вымыл руки и позвал начальника Щукина принимать работу.

Старший лейтенант долго ходил вдоль стен, бормоча:

— Знакомые всё лица!

А когда пришел в себя, то работу одобрил:

— Целеустремленно получилось, Матвей Семенович! Аллегория!

И на глазах у Простакова порвал бумагу, заготовленную для сведения Союза художников. И даже подарок за работу вручил: изящную коробку, перевязанную алой лентой. В коробке был набор: «Столичная», коньяк и апельсиновый ликер.

Последующие дни показали эффект настенной росписи. Клиенты видели картины Страшного суда, узнавали себя и знакомых, приходили в ужас, тряслись от страха, колотились в дверь, моля выпустить их на свободу.

Слух о том, что Простаков создал шедевр, обошел весь город. Старший лейтенант милиции Щукин мечтал о сокращении числа клиентов, а их стало больше. Нет, то были не забулдыги, а искусствоведы, критики, просто культурные посетители, народ степенный и морально устойчивый. Их влекло искусство. С утра у дверей толпился народ. Кое-кто даже пьяненьким притворялся, чтобы без очереди проскользнуть.

— Вы в вытрезвителе были? — спрашивали друг у друга горожане.

— Слава богу, нет.

— Зря. Сходите. Там вернисаж открылся.

Щелкали фотоаппараты. У Простакова просили автограф. Ажиотаж был такой, что начальник Щукин за голову хватался:

— Они мне весь процентаж испортят. Прут и прут. Хоть и трезвые, а все равно клиенты. Беда с этим искусством, никогда не угадаешь, что к чему.

Хотел фрески замазать, но общественность не дала. Вступилась. Щукин даже нагоняй получил за то, что плохо бережет культурное достояние. Пришлось ему вытрезвитель пушистым ковром застелить и домашние тапочки выдавать. А потом появился гид, и настоящих забулдыг держать стало неудобно, поскольку школы устраивали экскурсии.

Может статься, что начальник Щукин скоро вовсе без работы останется: вытрезвитель прикроют, а на его базе организуют музей, чтобы все желающие могли видеть талантливые фрески.

А почему бы нет? Пользы больше, чем от вытрезвителя. В воспитательном плане.