Служебный гороскоп

Из толпы подданных вышел Зодчий с камнем и молотком в руках. Он сказал своим сиплым голосом:

— О мой повелитель! Вытяни вперед руку! Грудь колесом! Я хочу воплотить тебя в величественной позе. Не шевелись, о богоподобный. Сейчас я отсеку от этого камня все лишнее, и останется только твоя статуя. Какой у тебя чеканный профиль, какой волевой подбородок! Каждый творец мечтал бы иметь такую натуру. Мы установим статую в твоей пирамиде.

— Но у меня нет пирамиды, — заметил Хеопс.

— Будет! — воскликнул Жрец.

Приблизилась томная, пышных форм женщина, тронула струны арфы и запела грудным низким голосом. Это была придворная Поэтесса.

— О никем не рожденный и ни от кого не происходящий! О никуда не уходящий и ниоткуда не приходящий, а только восходящий и никогда не заходящий…

— Что это? — пожал плечами Хеопс.

— Стихи для твоей пирамиды, о Хеопс. Их напишут на стене в назидание потомкам. А сочинила их я.

Поднялся ветер, и туча над Нилом заметалась, словно призраки от слов заклинателя. Вперед выступил Историк, невысокий человек, одетый с чрезвычайной роскошью. Он подал Хеопсу толстый папирус.

— Прими этот папирус, о живущий вечно. Тут твои воспоминания о ратных подвигах.

— Мои? Я их не писал.

— Их составил я, твой придворный историк. Но будет считаться, что автор ты. Тут описаны боевые походы на Вавилон. Тексты будут высечены на стенах твоей пирамиды.

— Я не участвовал в походах.

— Какое это имеет значение. Ты был храбр, как лев. Скакал впереди войска на боевой колеснице. Наводил ужас на врага, давил его конем и разил копьем.

— Я не был на войне!

— А это никого не интересует. Народ любит доблестных царей. Нашлась уже сотня свидетелей, сражавшихся с тобой бок о бок. Тысяча! Они вещают на улицах и площадях о твоем бесподобном героизме. Они свидетельствуют о твоем полководческом даре. Они тебя…

Хеопс в гневе разорвал папирус.

— Что?! — ужаснулся Историк. — Тебя не устраивает моя история? Я ее перепишу. Я почти каждый год переписываю историю заново. Такова моя планида. Увы, историк это человек, который предугадывает прошлое.

— А зачем его предугадывать? — спросил Хеопс. — Оно хорошо известно.

— Ошибаешься, о великий! Прошлое известно еще меньше, чем будущее.

На лице Хеопса читалась твердая уверенность, что его не переубедить. Он приказал Писцу:

— Писец, запиши указ. Отныне я запрещаю себя цитировать.

Историк в ужасе замахал руками:

— А как жить без цитат? Заблудимся, словно в пустыне.

— Цитируйте прошлых великих фараонов.

— Они умерли вместе со своими цитатами.

— Впрочем, одну цитату я разрешаю, — улыбнулся Хеопс. — Вот она: «Запрещается цитировать фараона». Повелеваю повесить это изречение на каждом углу. Впредь я запрещаю себя ваять, лепить, рисовать. Пусть народ знает меня по делам, а не по бюстам, портретам и барельефам. Запрещается льстить фараону, в том числе в стихах. Лесть сгубила многих хороших правителей.

Поэтесса прижала к груди арфу, что означало высочайшую степень волнения.

— О Хеопс, но о чем же писать поэтам, если нельзя о царе?

— Пишите о любви, о птицах и зверях, о восходе и заходе солнца. Взгляни, как красив Нил после дождя. А каким бездонным кажется это безоблачное небо.

— Да, это красиво, но за это мало платят, — вздохнула Поэтесса.

Хеопс отослал ее жестом руки, намереваясь заняться государственными делами. Вновь обратился к Жрецу:

— А теперь, Жрец, мне нужен твой мудрый и опытный совет. Как царствовать, чтобы стать великим? Как править страной, чтобы все были довольны? Я хочу прекратить войну с Вавилоном, там гибнут лучшие сыны государства. Я мечтаю уменьшить подати и налоги. Нищета народа ужасает. Я хочу встряхнуть наше сонное, застывшее в веках государство. Казнокрадов в шею! Неправедных судей — под суд! Обновить ирригационную систему. Накормить народ, дать ему покой, счастье и благополучие. Так с чего начать, Жрец?

— С пирамиды, — ответил Жрец.

— С пирамиды?! А зачем? Я еще так молод. Жизнь только начинается.

— Настоящая жизнь начинается только после смерти, когда бог Ра повезет тебя на своей священной колеснице по подземному морю.

— Жизнь после смерти?! А сейчас что я делаю? Разве не для меня плывут по небу прекрасные облака? Разве не мне поют песни юные девы, стройные, как пальмы? Разве не в мою честь бьют барабаны и звучат фанфары?

Жрец пояснил терпеливо, с улыбкой, словно ребенку азбучную истину:

— Все это только подготовка к настоящей жизни, о мой повелитель. Начинать надо с гробницы! Все фараоны так делали. Это незыблемая традиция.

— Я нарушу ее! — вскричал фараон.

— Нельзя, мой повелитель! Тебя не поймут.

— Поймут!

Хеопс встал и обратился к толпам народа:

— О мой народ! Всем наш привет и поклон! Сейчас я произнесу тронную речь.

Стихла музыка, барабаны, шум толпы.

— О мой великий народ! Я не буду строить пирамиды. Прочь роскошные гробницы! Все силы, все финансы, всю мощь страны я употреблю на твое благо, мой народ. Я дам вам счастья больше, чем в Вавилоне. Что же вы молчите, люди?

Солнце ушло за пирамиды, и на небе повисла луна, словно высеченная из камня. Толпа молчала.